Часть 1.
СОВЕТСКОЕ СПАРТАНСКОЕ
(1940-1941)
ВМЕСТО ПРОЛОГА
У фюрера. Там находится Колин Росс.
Очень симпатичный человек. Россию Росс рисует, как просто безобразную страну,
где ни улыбки, ни радости. Несмотря на это, Сталин пользуется популярностью.
Сталин для русских - папаша. То, что он, как заботливый садовник, отрезает
слишком разросшиеся ветки, т.е. ликвидирует генералов и журналистов, это
заложено в самой сущности большевизма. Не ликвидирует ли Сталин постепенно и
евреев? Вероятно, он только для того, чтобы ввести в заблуждение весь мир,
называет их троцкистами. Во всяком случае, мы с Россией союзники. До сих пор мы
имели от этого только выгоду. Фюрер видел Сталина в одном кинофильме, и тот
сразу стал ему симпатичен. Тогда, собственно, и началась германо-советская
коалиция.
Йозеф Геббельс.
Из дневника министра пропаганды
«Третьего рейха».
* * *
ВЕЛИКИЙ ХВОСТ
Е.САЛОВСКИЙ. Корень у нашей фамилии
крестьянский, но очень глубоко спрятан. Скорее всего, мой прадед и его братья
покинули деревню Салово Жиздринского уезда где-то в начале позапрошлого века,
устроившись рабочими на фаянсовое предприятие Демидовых. А значительно позже
дед и его сыновья Федор и Дмитрий (мой отец) продолжали рабочую родословную
формовщиками Песоченского чугунолитейного завода. Меня можно считать
представителем четвертого, если не пятого, пролетарского поколения. Учиться
ремеслу начал в 1939 году, когда при нашем Кировском заводе существовала школа
фабрично-заводского ученичества (ФЗУ) - еще до правительственного указа о
создании ремесленных и железнодорожных училищ в системе подготовки трудовых
резервов. Свидетельство о токарной профессии наш выпуск получил 26 апреля сорок
первого года. Что такое учеба? Та же работа в механическом цехе. Вот она и
продолжилась в токарном отделении еще на несколько месяцев. До того, как к
городу подошла война.
Дом с огородом на Пролетарской -
главной улице Кирова. Мать - рачительная хозяйка, отец - уважаемый на
предприятии человек, хранитель секретной продукции - ею были тяжелые оболочки
артиллерийских снарядов. Две сестры - старшая в сороковом году, окончив
медицинское училище, уехала в Бурятию; младшая сестра и брат - школьники; еще
жила-была бабушка, мама матери. Семья с относительно крепким по тем временам
достатком. По тем временам…
Голод 32-33 годов быстро забывался, а
когда с 1 января 1935-го отменили продовольственные карточки, голые полки
продмагов внезапно наполнились такой разнообразной и даже роскошной снедью,
будто и впрямь наступило коммунистическое изобилие. Оно продолжалось что-то
около полугода и пропало так же мгновенно, как и возникло. До сих пор гадаем,
откуда взялось то чудное мгновенье. А дальше потянулась скудость лимитов и
дефицитов. Карточек не помню, но «заборную книжку» старики наверняка не
забывают. По ней производился нормированный отпуск продуктов и промтоваров
первой необходимости. Побольше - на работающих, поменьше - на иждивенцев.
Однажды при мне отец предъявлял книжку для покупки двух ведер квашеной капусты;
ее отпускали из бочек, стоявших в вагоне на станции Фаянсовая. Из харчей в
свободной продаже остались памятными ячменный кофе с цикорием и фруктовый чай,
который можно было из пачки отламывать кусочками и жевать.
Повседневная жизнь довоенного города -
очередь к магазину, единственному в радиусе не менее пяти кварталов. Человек
300-400 перед его порожками. Собираются с ночи. В наружном окошке продавщица с
широким ножом, время от времени окунаемым в воду, чтобы легче разрезать хлебную
буханку и довески к полутора-двум килограммам в одни покупательские руки. Шла
финская война, а у нас в Кирове - ни поесть, ни выпить, ни покурить вплоть до
ее конца, до марта сорокового. С продуктами стало полегче, только не с одеждой
и обувью. За «мануфактурой», как тогда говорилось, хвосты очередей обвивали
торговую точку в три кольца. Да если бы твердо знать, что ситца, сатина,
маркизета (нынче таких материй не знают) хватит на всех страждущих! Но страх от
того, что «нам не достанется», был так велик, что хвост превращался в яростную
толпу, готовую на все. Обида душила женщин. Они загодя узнавали дни, когда
будут «выбрасывать мануфактуру», и готовы были продержаться в очереди хоть двое
суток, если бы не «блат», не торговля из-под прилавка или через задний проход…
Магазин стоял напротив нашего дома, и семья наладила за свое место в очереди круглосуточное
дежурство. «Рабочий класс» - я с отцом по ночам отдыхали перед утренними
сменами. Сестры в это время ходили сверять наши номера, нарисованные на тыльной
стороне ладони химическим карандашом. На последнем этапе, когда продавец
отпирал двери, в бой бросалась мать. И через непродолжительное время наша
Настасья Петровна, растрепанная и разлохмаченная, но сияющая улыбкой, выносила
из толпы крепко прижатый к груди какой-нибудь сатиновый сверток.
Каким-то особым, чуть ли не праздничным
выдавался день, когда в продажу выбрасывали галоши. Тут спешили обуться и
город, и деревня. Нельзя не вспомнить при этом и поразительное распоряжение
тогдашнего наркома обороны С.К.Тимошенко: красноармеец, уволенный в запас,
обязан снять с себя казенное обмундирование и облачиться вновь в домашнюю
одежду, что хранилась в каптерках воинской части.
Летом сорокового года мы, бывшие
ученики мастера Алексея Гапонова, приставали к нему с расспросами: расскажи,
как воевал с шюцкоровцами на линии Маннергейма, какие подвиги совершали наши
бойцы на финской войне. Мастер при своих питомцах старался не мрачнеть,
переводил разговор на другое, отделывался шутливостью…
* * *
Страна стояла в очередях. Очереди
разгонялись пешей и конной милицией. Людей штрафовали, загоняли в грузовики и
вывозили за город. Однако очереди не исчезали. Запрещено стоять у магазинов -
очередь уползала в глухие переулки или парки, где тряслась до рассвета. В ответ
правительство запретило стоять во дворах, на площадях и бульварах. Запретили
стоять по ночам. Было изобретено переворачивание очередей: после того, как люди
отстояли ночь или день, прибывал отряд милиции и перестраивал очередь так, что
те, кто был в ее начале, оказывались в конце. Люди, однако, ответили новой
уловкой - они перестали строиться в очереди, а просто прогуливались перед
магазином по принципу «за кем гуляете?». Очередь приобрела новый вид, но не
исчезла («Отечественная история», 1995, №3).
КОНФИСКАЦИЯ
И.ПОТАПОВ. До войны и в военные годы
семья Алексея Потапова жила в Калуге на улице Салтыкова-Щедрина. И когда Иван
Алексеевич рассказывал о своих крестьянских корнях, я, по неожиданной
ассоциации, припомнил щедринскую характеристику «хозяйственного мужика»,
который посовестился стать деревенским мироедом и при достатке не сделался
алчным хищником (цикл очерков «Мелочи жизни»). Дед Ивана Алексеевича Петр был и
рассчитывал остаться при советской власти именно таким порядочным хлебопашцем,
когда в середине 20-х годов обустраивал свой «хутор» в деревне Нижняя Лошиха
Мещовского уезда. Слово - Ивану Алексеевичу.
- Как только объявили НЭП, мой дед с
большим семейством перенес дом из малоземельной Верхней Лошихи в просторную
Нижнюю или, как ее еще называли, в Малую. Бывшую помещичью землю раздавали тогда
«по едокам», и все они - дед, три его сына, включая моего отца, с женами и
детьми быстро подняли хозяйство. В течение 23-26 годов появились скотный двор,
лошадиный сарай, амбар, погреб. Свой сад посадили. Отец и его брат отделились,
поделили свой дом на две половины, где родились старшая сестра, за ней я, а
потом - еще две сестры. В 29-м году мне шел четвертый год от роду, а помню,
может быть, не сам год «великого перелома», но начало 30-х - точно. «Ликвидация
кулачества как класса» началась с разрушения бывшего помещичьего особнячка под
железной крышей, куда поселилась семья Варичевых - родители моей матери, ее
невестка с двумя малыми ребятами, отец которых временно «отходничал» в
Ленинграде. «Активисты» разломали дом, начали с ненавистной железной кровли,
разграбили имущество. Варичевы перебрались в наш дом, а на станции Кудринской
зашумел аукцион - распродажа добра из «кулацких гнезд». Налетай - подешевело!
Наш дом пока не трогали, но косились в
его сторону. Мать смотрит в окно: идет по улице председатель сельсовета Матвеев
в компании с комсомольцами. Схватывает со стола самовар, вытряхивает уголь и
воду в лоханку, а самовар - на печку. Забросала его тряпьем, поленьями.
Пронесло мимо. Оказалось, они собирали мужиков, чтобы копать яму за кладбищем.
На Кудринской поезда с Украины освобождают от трупов, голодная смерть настигла
беженцев в пути.
Беда пришла и к нам в дом. На дворе
февраль. У крыльца останавливается обоз из нескольких саней. «А ну, варичево
кулачье, собирайся всем гамузом, да поживей! Одеваться в старье, ничего нового
с собой не брать!». Всех вытолкали под конвой - беременную материну невестку,
двоих ее ребят, бабушку, 80-летнего деда. Всех - на Соловки, а покамест - в
мещовскую тюрьму. Привозят в тюрьму, а она переполнена. Пересаживайтесь в другие
сани, трогай в Сухиничи. Но и здесь посадили не всех - беременную оставили на
улице, чтоб с ней не возиться. А у нее схватки. Прохожие люди послали кого-то
за доктором, дождались больничных санок… Мама моя, Федосья Петровна узнает
каким-то чудом про своих родственников, везет им на нашей лошади домашние
харчи, а во второй приезд ей велят забирать узников - такие для Соловков не
годятся. Привозит она окоченевших родственников, а наш дом уже весь разграблен.
И председатель тут как тут, щелкает винтовочным затвором: «Убирайтесь, куда
хотите, в нашем колхозе Варичевым не место». Лошадь все-таки оставил для их
эвакуации. Так они всей семьей очутились в деревне Козельского района, там
местный колхоз принял материну родню. Даже ее отцу-старику нашли работу - чинить
конскую сбрую. А из нашего разоренного дома в Лошихе отец ушел, и точное место
его пребывания знала только мать. Однажды я увидел отца в неглубокой лощине
неподалеку от нашей деревни. Он разговаривал с матерью, а я ходил по краю
овражка - был «на стреме». Результатом тайных встреч было постепенное
перебазирование всех нас в Калугу. Мое появление на вокзальной площади было
встречено… осликом, запряженным в двуколку. Отец работал катальщиком бревен на
лесозаводе. А жить на первых порах пришлось в пустом буфете заводского клуба.
1940 год застал меня уже не шестиклассником, а учеником школы ФЗУ в форменной
одежде и фуражке почти военного покроя. В Калуге появились на свет еще мои три
сестры.
ПУСТЫНЯ ОТРОЧЕСТВА
К. АФАНАСЬЕВ. Семилетнюю школу
пристанционного поселка и районного центра Бабынино закончили постройкой в 1938
году, а в сороковом в ее свежесрубленных сосновых стенах состоялся первый
выпуск учеников с неполным средним образованием. Школа и теперь стоит на
прежнем месте, обросшая пристройками, постаревшая, обветшалая, но приветливая
для меня, словно бабушка. Побывал я здесь уже давненько, лет 15 назад, но и
тогда, в начале девяностых, было похоже на то, что остался единственным
уцелевшим выпускником из тех, кто изображен на снимке 65-летней давности. Тогда
же были подрисованы на собственной физиономии и черные очки - вещий знак
нынешнего мрачного взгляда на мир божий. Нет, это не тяжкий грех уныния, а смех
сарказма. В том числе и над самим собой.
Сороковой год - бездумное мальчишество,
незамечаемая нищета домашнего быта, страсть к чтению, стишок, посланный в
«Пионерскую правду» («Ликует празднично страна, страна веселья, жизни, счастья,
за ней ликует вся земля, встречая праздник и в ненастье») и знаменательный
ответ из редакции: бедность языка, слабость образов… Позже сам сообразил:
книжка и газета отгородили от реальной обстановки. Смотрю, а не вижу, слушаю, а
не слышу. С трудом продираясь сквозь радищевский стиль, как через заросли,
остановился на фразе: «взглянул окрест себя, и душа моя страданиями
человеческими уязвлена стала». Собственный взгляд окрест породил
противоположные и тоже беспомощные строчки: «не пустозвонит радостно поэт,
когда в глаза бросается плохое». Шарахнуло в другую крайность. «Пустыня
отрочества» - назвал это состояние Лев Толстой.
Дыхание мировой войны принесли в
поселок пленные поляки. Их высадили из нескольких товарных вагонов, построили у
вокзала в длинную колонну и провели по центральной улице до широкой поляны за
школой, где конвоиры усадили всех на пожухлую траву для краткого отдыха. Затем
они тронулись дальше по раскисшей от дождей дороге. Жидкую грязь на улице
Советской месили ноги в сапогах и обмотках; поляки шли в легких серо-зеленых
шинелях и в такого же цвета френчах, на головах пилотки, а кое у кого - фуражки
с квадратным верхом - "конфедератки". Были тут и мужчины в пальто,
кепках, в очках. У многих в руках небольшие саквояжи, иные просто налегке, а
пожилой человек нес складной стульчик. В опустевших вагонах мы находили
оловянные пуговицы с одноглавым орлом, жестяные коробочки, папиросные пачки...
Страшно много воды утекло с того
осеннего дня до того времени, как стало известно окончание польских маршрутов
по России. Пленным, проконвоированным через Бабынино, посчастливилось избежать
катынского расстрела в апреле 1940 года - их разместили в лагере на территории
бывшего санатория "Павлищев бор".
Железнодорожную станцию и центр поселка
немецкая авиация начала бомбить в конце августа 41-го, однако наиболее
приметные здания сохранились - типовой «Дом Советов», четырехквартирный, о двух
этажах особнячок, в котором жила заслуженная учительница Евдокия Федоровна
Томпсон - вдова районного агронома, арестованного в 37-м и погибшего в лагере в
сороковом году. Уцелели Дом культуры и школа. А судьбы вот этих мальчишек,
девочек, учителей? О ком удалось узнать - все мертвые. Про других старшие и
младшие бабынинцы, к кому обращался, ничего не знают.
Второй слева в учительском ряду -
директор школы Михаил Александрович Косарев. Вызова в его кабинет страшились
озорники и «плохисты» - цифровую балловую систему еще не ввели, в журналах и
тетрадках писалось словесно: «отл», «хор», «пос» (посредственно), «плохо»,
«оч.плохо».
Должно быть, с тех далеких пор в
сознании интуитивно укоренился максималистский «гамбургский счет» по отношению
к чужому и собственному сочинительству. В соответствии с ним, «плохо» - это еще
не плохо и при желании может превратиться в «хор», а при упорстве и в «оч.хор».
Самая жуткая оценка - «пос». Все на свете поправимо, кроме смерти и
посредственности. В России после конца плохих революций и начала хороших реформ
приходит время троечников. Серые начинают и выигрывают, потому что
посредственность льстит и нравится многим и невыносима для немногих. В
государстве устанавливаются взвешенность, умеренность и осмотрительность -
добродетели второго и третьего сорта. Поначалу «серые» снимают пенки с
народного доверия. По прошествии нескольких лет народ убеждается, что кроме
произнесения взвешенных слов весомых дел не видать, а, напротив, наблюдается
нечто малопонятное, именуемое «ни то, ни се и черт знает что». Очевидны только
меры госбезопасности. Извиняюсь за нелирическое отступление.
Итак, «кабинетный» Косарев, гроза
озорников, умел превращаться в домашнего Михаила Александровича, когда
приглашал этих самых озорников к чаю и слушанию патефонных пластинок в своей
жилой комнате при школе. Не «дир», а комдив Чапаев, отец своему войску.
Между тем, родной отец отбывал в тот
год пятилетний срок в Карелии. Ему повезло: в 37-м посадили по уголовной статье
за участие в пропитии нескольких бревен, заготовленных на строительство
деревенского мостика. Семья учительницы начальных классов - она, мать, я,
сестра и бабушка - ютилась в одной комнате с дверью, выходящей прямо на улицу.
Отец освободился весной сорок первого и поселил нас в двухкомнатной квартире
для ИТР на индустриальной левобережной стороне Оки города Алексина.
ПЕРВОЙ НА ВОЙНЕ ПОГИБАЕТ ПРАВДА
Сводка Главного командования Красной
Армии за 22 июня
С рассветом 22 июня 1941 года
регулярные войска германской армии атаковали наши пограничные части на фронте
от Балтийского до Черного морей и в течение первой половины дня сдерживались
ими. Со второй половины дня германские войска встретились с передовыми частями
полевых войск Красной Армии. После ожесточенных боев противник был отбит с
большими потерями. Только в Гродненском и Криштинопольском направлениях
противнику удалось достичь незначительных тактических успехов и занять местечки
Кальвария, Стоянов и Цехановец. Первые два в
Авиация противника атаковала ряд наших
аэродромов и населенных пунктов, но всюду встретила решительный отпор наших
истребителей и зенитной артиллерии, наносивших большие потери противнику. Нами
сбито 65 самолетов противника.
Из сводки за 23 июня.
…За 22 и 23 июня нами взято в плен
около 5 тысяч германских солдат и офицеров. По уточненным данным, за 22.06 было
сбито 76 самолетов противника, а не 65, как указывалось в сводке Главного
командования Красной Армии за 22.06.41 г.
А потом повстречались перебежчики «с
той стороны». Изможденный до черноты лица лейтенант-азербайджанец и трое
рядовых – все при оружии – проникли в расположение нашей обороны на берегу
Нары. Показывают документы, просят поставить их в строй. Я, говорит лейтенант
Алиев, всю немецкую дислокацию изучил, весь противоположный берег на брюхе
исползал, могу сейчас же добыть языка. Ни хрена не выходит. Не то, чтобы не
верят ему, а опасаются особистов, а те тут как тут: отобрали у лейтенанта
пистолет, увели вместе с двумя рядовыми окруженцами. А у нас в это время
грамотного телефониста нельзя найти…
ПОЛЕВАЯ ПОЧТА. Всем родам войск, всем
видам оружия поставлены памятники. В Калуге стоит монумент медицинским сестрам.
Слышно, есть статуя в честь собак-камикадзе и стела в память почтовых голубей.
А военные почтовики отмечены? Не знаю. Между тем, международная, советская и
особенно военно-полевая почта заслужили себе монумент еще с первой мировой
войны. В 1916 году до одного калужского адресата дошло заграничное письмо,
нацарапанное на листе фикуса. Кто слышал жалобы на недоставку фронтовых
треугольничков?
1919 год, кольцо фронтов, белые,
красные, зеленые и прочие… И вот в забытую Богом Песочню на Болве добирается
конверт с маркой Туниса, французской колонии. Илья Семенович, младший брат
Дмитрия Саловского, будущего Женькиного отца, намерен вернуться на родину. Он,
нижний чин царского экспедиционного корпуса во Франции, не желает вербоваться в
иностранный легион и просит сообщить, живы ли домочадцы. Письма свободно
курсируют в оба конца, а вот солдату из Африки попасть в Россию, и при этом
остаться живому… Проблема. По Средиземному и Черному морям плыл Илья в
пароходном трюме, что обошлось недешево, однако хватило бы контрабандного
драгметалла и на домашнее обзаведение. Только наивным был отставной солдат.
Ограбили его дочиста уже при высадке в Крыму, слава Богу, сам уцелел, и уцелели
швейцарские часики, спрятанные в обмотку. В Воронеже сняли Илью с крыши вагона
в тифозном бреду. Спутники Ильи, четверо его земляков доехали до Песочни.
Рассказали о своих приключениях Дмитрию Семеновичу. И старший брат отправляется
на выручку младшего в Воронеж. А Ильи в тифозном бараке уже нет – уехал домой
на поправку. Возвращается старший, а младшего уж три дня, как похоронили.
Анастасия подает мужу кошелечек: «Илюша оставил тебе на память свои часики,
говорил, пригодятся тебе на охоте».
Снаряжая Евгения в неведомый путь, мать
отдала сыну и эту семейную реликвию. В баночке из-под вазелина эти часики
тикали всю дорогу от берега Болвы до берега Нары. В левом кармане гимнастерки.
РОТА СВЯЗИ. Перед зимним
контрнаступлением она представляла собой грузовичок ГАЗ-АА («полуторку»), в
кузов которой при штатной численности в 80 с лишним человек сели человек 8 с
имуществом в виде кабельных катушек, телефонных аппаратов, ящиков с инструментом
и прочего по мелочи. 18 декабря. «Рота» выгружена в заснеженном лесу,
развертывает хозяйство, саперными лопатами разрубает замерзший хлеб, отогревает
на костре куски, проткнутые шомполами. На теплое кострище набросан елочный
лапник. Укрылись кировчане втроем шинелями, ночуем. Утром – команда: катушки на
спину, ящики в руки. Бредем по колено в сугробах, впереди обрыв, внизу речка.
Вот она – Нара. Начало, первый боевой рубеж долгой фронтовой жизни. На
противоположном берегу цепочки бойцов, в затылок друг к другу идут, накапливая
силы для штурма деревни, вернее, ряда печных труб, оставшихся от нее. И
началось… В первом бою Ленька первым ушел соединять оборванный взрывом кабель.
Я привалился набок со своим телефоном. Рядом зарылся в снег наш ротный. Капитан
приподнялся на локте, снимает зубами варежку. Этот мерзкий взвизг и
одновременный хлопок навсегда запали в душу: снайперская пуля попала капитану в
лоб, кровь брызнула на меня, и один непроизвольный порыв взглянуть на капитана
стоил такого удара в грудь, будто в меня саданули кузнечным молотом. Пробив
маскхалат, полушубок и левый карман гимнастерки, пуля опрокинула меня на спину,
я успел крикнуть: «Готов, ребята!» и, еще не потеряв сознания, подумал: разбиты
часики.
НАШ ДОКТОР! Забытье чередуется с
пробуждением. Перед атакой зафиксировал время – 10 утра. Приоткрываю глаза –
вечер. Перестрелки не слыхать. Наступление захлебнулось? Живы ли Леня и Коля?
Мороза не чувствуется. Ноет грудная клетка. Опять провал в ночь. Нет, это в
действительности ночной лес. А вот, кто-то поднимет меня. Санитары?
Сознание возвращается в каком-то
подвале. Делают перевязку, рану невыносимо щиплет спирт, дают выпить его пару
глотков. На отправку из санбата в госпиталь – длинная очередь лежачих раненых;
лежим в ряд на льду Нары, ждем госпитальных саней. Наклоняется надо мной
старший сержант, сибиряк Рябых – связной командира нашего полка, капитана по
фамилии Косых. Говорит: «Не подавай голоса, стона, тогда скорее увезут, как
тяжелораненого». И правда: ждать пришлось минут 15. Везли долго по реке, в
вагоне до Киевского вокзала. Госпиталь – на территории Тимирязевской академии.
Открываю глаза на операционном столе и… Смотрит в лицо мне главный врач
Кировской районной больницы, наш хирург Николай Николаевич Кочетов! Пенсне, белая
шапочка, рот не закрыт марлей. Тут я, пожалуй, впервые после младенчества
заплакал. Показалось, что прослезился и Николай Николаевич, но сознание опять
померкло – уже под действием наркоза.
Снайперская пуля, пробив одежду,
скользнула вбок по швейцарским часикам.
САЛТЫКОВСКАЯ СТОРОНА
К.АФАНАСЬЕВ. Иван Алексеевич – ходячая
летопись калужской повседневности советской эпохи. А на юго-восточной приокской
окраине Калуги знаком ему каждый камень. За последние 15 лет, когда отпала
надобность опасаться «стукачей», на Потапова появился повышенный спрос у
местных средств массовой информации. Особенно накануне годовщин освобождения
Калуги от немецко-фашистской оккупации и перед Днями Победы. Глазам изумленных
гостей предстали редкие экспонаты музея-подвала под квартирой Потапова…
Двоюродный брат Ивана Алексеевича, петербургский художник-живописец Иван
Варичев помнит и любит Калугу, напечатал несколько статей по воспоминаниям
калужского старожила. И у обоих братьев вырисовывается интересная аналогия.
Если город на Неве всемирно известен такими названиями своих районов, как
Нарвская застава, набережная Васильевского острова, Выборгская сторона, то
почему бы Калуге не гордиться своей топонимикой, связанной с особо памятными
историческими событиями? К такой местности, несомненно, принадлежит
«Салтыковка» – комплекс прибрежных улиц и переулков, пронзенный почти
пятикилометровой транспортной магистралью с запада на восток. До 1918 года этот
тракт назывался Тульской улицей, а до революции -- Кожевенной слободой. С 1918
она носит имя Салтыкова-Щедрина, вписав происходившими здесь событиями
незабываемую страницу в историю еще одного города.
О кровавых боях за освобождение Калуги
на юго-восточной ее окраине написаны тома воспоминаний. В том числе про «Дом
Потаповых» на улице Свердлова (ныне Знаменская), превращенный в узел немецкой
обороны.
И.ПОТАПОВ. До революции в этом здании
была гимназия Шахмагонова, до финской войны здесь учился я, а теперь это
школа-интернат №1. Сюда с улицы Свердлова я и сестра поднимались вверх, а
отсюда сбегали вниз по Салтыковке в ремесленное училище – в сороковом году оно
открылось при КЭМЗе. Полное государственное обеспечение: рабочая и парадная
одежда, ботинки с галошами, трехразовое питание, стрижка наголо, смена белья,
маршировка строем в баню, в кино, в театр. Весной сорок первого за Окой
открылся палаточный лагерь. Туда нас перевозили в больших лодках. Занятия:
физика, химия, технология металлов, слесарное дело, военная подготовка. Не
курил никто, а в нашем присутствии – даже преподаватели и мастера. Об алкоголе
– отдаленное, насмешливое представление. Так начинались трудовые биографии
мастеров высокого класса.
22 июня – выступление Молотова по
радио. 3 июля – речь Сталина. Самому старшему из нашей группы Николаю Горячеву
вручена повестка. На митинге он обещает разбить фашистов через две-три недели и
призывает нас трудиться по-стахановски до его возвращения. Он и впрямь
вернулся, но года через четыре. Вскоре ремесленников разделили на две группы и
одну из них направили в Тульский оружейный завод. Столица области приветливо
приняла калужан. В их числе оказались я и сестра Александра. Нас, пятерых
парней, определили в ствольный цех на внешнюю обработку всех калибров. После их
фрезерования, винтовой нарезки мы очищали стволы от заусениц. Питались в столовой,
держались своей компанией, койки в общежитии стояли рядом. Проснулись в одно
прекрасное утро, а наших башмаков – как не бывало. Спер кто-то за ночь все пять
пар. Вот так Тула! Ай да «казюки», как тут горожан прозвали. Позавтракали босиком,
а через проходную – стоп. Пропуска недействительны: «Как вы собираетесь ходить
босиком по металлической стружке? Ищите себе обувь». Где? На какие деньги?
«Отправляйтесь обратно в свое училище, там дадут другие ботинки, тогда
вернетесь на завод». А ТОЗ, слышно, готовится к эвакуации… Обуться не на что и
негде, да и тулякам не до нас. Так и решили идти домой босою командой в
форменных шинелях и картузах. До алексинского железнодорожного моста шагали по
прохладным тропинкам вдоль рельсов. Хорошо, что солнышко светит. Отдохнем
час-другой и топаем почти сутки. Туда и обратно простучали зеленые вагоны с
боковыми табличками «Калуга – Алексин – Тула». Наверно, последние по
пассажирскому расписанию: уже стояли последние дни августа. От Алексина по
раскисшей дороге помогали толкать военную «полуторку», подсаживались в кузов,
доехали до центра Калуги. Сестра своим ходом, но в обуви, явилась домой в
сентябре. Железнодорожным и автомобильным транспортом воспользовались некоторые
эвакуированные предприятия, горком и райком партии со своими бумагами и личными
вещами ответработников. По линии стал курсировать бронепоезд НКВД…
К.АФАНАСЬЕВ. Я видел его на 76-м
разъезде, ныне станция Энергетик. Бронепоезд выстрелил несколько раз из пушки в
сторону Петровского завода, отошел за Оку и взорвал за собой мост. Фермы его на
моих глазах сложились над водой, как меха гармошки. Не пойму, зачем взорвали.
На дороге от самой Вязьмы не шли поезда с немцами…
И.ПОТАПОВ. Ну вот, а мне пришлось этот
мост зимой сорок третьего восстанавливать. Много чего зря накорежили. Взорвали
электростанцию, сожгли мебельную, спичечную и швейную фабрики, складские
помещения с готовой продукцией, Гостиные ряды, Троицкий собор,
исправительно-трудовую колонию, служебный корпус тюрьмы с документами,
пилораму… К составу у станции Ока-пристань прицепили вагоны для тюремной
администрации и заключенных. Но не всех – некоторых расстреляли; я видел несколько
трупов во дворе тюрьмы.
Возвращенцев из Тулы принял завод имени
Тельмана. Мы там клепали авиационные бензобаки и ставили заплаты на пробоины в
фюзеляжах наших самолетов-истребителей И-16. Эти «ястребки» заслужили вражеский
отзыв: «Летчики ваши отважные, да самолеты бумажные».
Во время испытания на герметичность
взрывается большой бензобак, предназначенный для тяжелого бомбардировщика. Я
так думаю, что этот взрыв послужил детонатором для команды:
- Ребята, крушите к едреной матери
оборудование! Оставим фашистским гадам голые стены! Бей все подряд!
Завод имени Тельмана выпускал до войны
весы и гири. Тяжелые станины и прессы изуродовать никак невозможно. Зато из
разбиваемых окон слесарного цеха полетели наружу тиски, сверлильные станочки,
наждачные круги, гаечные ключи и прочий инструмент. В ход пошли ломы и кувалды.
Погром верстаков и настенного оборудования был так упоителен, что когда через
два месяца нас пригнали восстанавливать цех, то самой легкой работой показалась
загораживание выбитых стекол фанерой, а самой трудной – поиск под снегом и
льдом слесарных тисков и мелкого инструмента.
Калуга принялась за восстановление
предприятий, разрушенных немецко-фашистскими захватчиками.
ПУЛЯ В ЛОБ, ШТЫК В СПИНУ
В.СМИРНОВ. Калуга, 11-12 октября.
Форсировав Оку юго-восточнее города, немецкие войска обошли Калугу, захватив
деревни Турынино и Ждамирово, затем станцию Азарово и железнодорожный вокзал.
Со стороны городского бора враг вошел в юго-западную часть города. В
краеведческом и художественном музеях разместились штабы захватчиков. В сводках
Совинформбюро сообщений о сдаче Калуги не было.
- Всем пацанам, кто учился тогда в
шестых-восьмых классах, вскружили головы ремесленные и железнодорожные училища.
Они только начали открываться по постановлению правительства о создании
трудовых резервов. Ребят привлекали изящная форма: черное форменное пальто с
петлицами «РУ» и «ЖУ», такого же цвета гимнастерка и брюки, фуражка с
молоточками. Не последнюю роль играло казенное питание, а главное, получение
рабочей профессии. Многие школьники горевали, думали, что из шестого класса
принимать не будут. Но набор был массовым. Наверное, один я не хотел идти в трудовые
резервы. Мечтал выучиться на армейского политрука. Любил читать газеты, следил
за международными событиями, и особенно нравилось выступать перед классом с
политинформацией. И вдруг вручают повестку – явиться в ЖУ №1. Может, сыграло
роль то, что мать, отчим, тетка – железнодорожные служащие, дед с материнской
стороны – ревизор на железной дороге, а дед со стороны отчима – паровозный
машинист.
Однако и в «ЖУ» меня не оставляла мысль
пойти «по части политической, по части строевой». Шел первым по политграмоте,
хотя был и оставался всю жизнь беспартийным.
Вторая половина сорок первого года
преподала другую политграмоту. В конце сентября вслед за райкомом и горкомом
ВКП(б) покинули город железнодорожные начальники. Отчим и мать – рядовые
служащие Управления Московско-Киевской дороги, собрали пожитки во дворе дома,
но так и не дождались обещанной «полуторки» для эвакуации. Соседка по дому
злорадствует: «Что, попались, коммунисты проклятые?». Вещи распакованы, мать
хлопочет в квартире, отчим, партийный, ищет убежища, сестре восемь лет… Недели
через полторы начался артобстрел района вокруг парка Циолковского. Немецкие
снаряды рвутся на улицах и в садах. На крыше двухэтажного дома, где жила семья,
устроили свой НП наши артиллеристы – корректируют огонь пушки, которая
старается разбить мост через Яченку. Тщетно! Немцы прорвали оборону у
Плетеневки и накапливают силы в бору для штурма. К утру 11 октября мотоциклисты
проскакивают в город. Не сидеть же дома недоучившемуся 16-летнему ремесленнику?
Надо принести в дом хоть что-нибудь из уже разграбленных складов. Удается
притащить полмешка хозяйственного мыла из брошенных красноармейских казарм.
Стоп, да разве они брошены? Вон какая толпа в серых шинелях у входа в парк.
Один сует мне полуавтомат «СВТ»: «Друг, возьми винтовку, принеси чего-нибудь
поесть». А из меня еще не выветрился «политрук». "Уходи, говорю, мудила,
переодевайся в гражданское».
А чуть позже – и первое очное
знакомство с германским фашизмом. Четыре года назад рассказывал про его
зверства в Испании, потом газеты про зверства замолчали, и вот он, живой
фашист, схватывает недавнего пионера за ворот черной шинели с отрезанными
гербовыми пуговицами, сдергивает с головы шапку, видит - острижен. «Рус
солдат!» И тащит в сторону парка. Там – временный загон для военнопленных. Все
происходит мгновенно. Пленные уже тащат на себе бревна для столбов, несут мотки
с колючкой – строят себе капитальный лагерь в казармах. Соседка увидала,
прибегает к матери: «Славку немцы забрали». Мать прибегает с моими документами,
немец посмотрел – отпустил.
Они шли на Москву уверенные в скорой
победе и потому были «добрыми». Устно и письменно, объявлением на заборе,
сказано: жены и матери могут забрать своих мужей и сыновей - русских солдат, по
предъявлении документов и уплате 30 руб. за одну голову. В ходу тогда были
розовые советские тридцатки. «Жен» и «матерей» объявилось достаточно. Даже из
деревень.
Выпал снег, начались холода, и
распродажа живой силы кончилась. Охранники ходят взад и вперед за колючей
проволокой, и, когда немного удалятся, девочки-первоклассницы кидают пленным
хлебные корки, картофелины, морковку. Еда поглощалась с жадностью и мгновенно.
Голодные, полуодетые лагерники казались заживо замороженными.
А ведь как диковинно все началось!
Перекресток, куда поднимается «Смоленка», открывая вид на Георгиевскую церковь,
запружен штатскими вперемешку с безоружными красноармейцами, готовыми служить
новым хозяевам. Толпа развеселилась, гармошка откуда-то взялась, двое в кругу
топают, в ладоши бьют: «Эх, эхни, кума – всем свобода дана!». Немцы, несколько
человек, смотрят, покуривают… Освободители, твою мать. От кого-то слышал, что
встреча была с хлебом-солью, с колокольным звоном. Нет, этого я не видел. И
колокола не звонили. Зато торжественный въезд 12 октября был. Солнце светит,
погода сухая, полдень. Видим, поднимается из-под Смоленской горы длинный
открытый автомобиль. На носу радиатора укреплена корзиночка, а в ней –
собачонка крохотная. Живая! Озирается по сторонам. За рулем офицер, рядом
другой. На заднем сиденье – генерал при полном параде. Остановил машину,
поднялся в рост и крестится на церковь. И все кругом начали креститься. За
генеральской машиной – легковые, грузовые, пушки одна больше другой,
дальнобойные. Одни прицеплены к машинам, другие -- к тягачам на полугусеничном
ходу. За ними – пехота. В одном грузовике везут гранаты с длинными ручками –
«толкушки». Ё-мое, думаю: а мы их встречали, помнится, с тремя-четырьмя
орудиями. А еще возле дома Тимошенкиной на соседней улице стоял броневик.
Экипаж машины боевой, лейтенанты, нажрались у этой б... пьяными, очухались, а
немцы уже под окнами. И всех их, тепленьких, туда же – в парк Циолковского…
Оборона Калуги со стороны бора и Яченки
врезалась в память еще двумя моментами. Их можно назвать символическими. Это
было в один день – 11 октября. Утро только началось. У въезда на перекресток
возле 6-й школы стоит мотоцикл, за рулем молодой немец без шапки – на ветерке
вьются светлые волосы. Мертвый. Подхожу ближе, смотрю – пуля попала ему прямо в
переносицу. На руке часы. Соблазнительный трофей, но взять его – мародерство. И
эти застывшие белые пальцы на рукоятке газа… Наверное, один из передовых
разведчиков.
Я спустился ниже и пошел по улице в
сторону Берендяковки. Смотрю, на углу улиц Спартака и Плеханова стоит пулемет «Максим»,
обращенный дулом к Оке. Под рукоятками уткнулся лицом вниз боец с одним кубиком
в шинельной петлице – младший лейтенант. Убит ударом штыка в спину. В ленте и в
коробке – ни одного боевого патрона, вокруг пустые гильзы. Поодаль – вынутый и
отброшенный в сторону боевой механизм. А еще чуть подальше – двое
красноармейцев, по виду узбеки, расстрелянные пулями, и тоже – сзади.
Не дают они мне покоя и через два дня.
Иду на то место. Нет ни пулемета, ни погибшей прислуги. Вышел мужик из дома
напротив. Куда, спрашиваю, делись убитые. Показывает в сточную канаву: «Вон там
закопаны, немец приказал». Закопаны метрах в ста наискосок от того места, где
через много лет будет поставлен краснокирпичный «дом Кандренкова». Точнее,
жилое здание, в котором поселится первый секретарь нашего обкома партии.
ПОБЕДНЫЕ ДНИ ДЕКАБРЯ
В.СМИРНОВ. В дни оккупации отчим
скрывался, не знаем где. В квартире с кухней, комнатой и спальной я жил с
матерью и сводной 8-летней сестрой. К нам вселили двоих немецких связистов,
одного звали Курт, а как другого, австрийца, не помню. Они иногда позволяли мне
крутить свой большой батарейный приемник, чтобы узнавать новости из Москвы,
русского языка никто из них не знал. И где-то в середине декабря я им сообщил:
«Хана вам, Курт, - Гитлер капут!». Но они уже что-то знали про наше
контрнаступление, несколько дней ходили нахмуренные, потом быстро свернули свое
хозяйство и незаметно исчезли. Зато уличные мальчишки заметили что-то
невиданное: со стороны Каменного моста по Пушкинской улице спускалось на
Смоленку такое огромное войско, какого мы не видели при вступлении немцев в
Калугу 12 октября. Плотной сплошной колонной они отступали с полудня до вечера.
Без своих орудий и тягачей. Было удивительно, как такое войско не участвовало в
декабрьских боях за город. После первых радостных встреч с нашими
освободителями настали опять тяжелые будни. Учащихся ЖУ-1 собрали заново и
отправили на строительство оборонительных сооружений: мы копали траншеи за
Окой, строили дзоты (древесно-земляные огневые точки) в районе городского бора.
Гитлер, по слухам, собирался Калугу отвоевать.
К.АФАНАСЬЕВ. В балконном окне,
обращенном на восток, взрывной волной вышибло стекла, и потому эта комната была
заперта; все мы – бабушка, мать, я и сестра (отец скрывался) ютились вокруг
чуть теплой кухонной плиты. Странное шарканье, мерное позвякивание чего-то
металлического заставили меня отогнуть край светомаскировочного одеяла. В
сумерках декабрьского вечера двигалась под окном второго этажа сплошная масса
немецких солдат в сторону 76-го разъезда; молчаливое шествие продолжалось и
ночью.
Наутро проезд между домами поселка ИТР
был безлюден, а вблизи давно разграбленного, с выбитыми рамами и дверьми
продмага одиноко виднелся труп солдата в зеленой шинели. Через пару дней я
поднимался из оврага с ведром воды, которая всю зиму не переставала течь из
трубы под железнодорожной насыпью, и увидел наверху двух бойцов в белых
полушубках и ушанках с автоматами поперек груди. Не помню, что крикнул от
радости, но запомнил промелькнувшую мысль: как эти двое могли прогнать армаду
тихо отступавших немцев. Под вечер того же дня между хозяйственными сарайчиками
я увидел на снегу труп расстрелянного молодого мужика, в поселке звали его
Сашкой-полицаем; он сопровождал двоих немцев с широкими, во всю грудь,
латунными бляхами – они втроем обыскивали квартиры. Еще через несколько дней
держу в руках районную газетку, а в ней – навсегда запавшие в мозг названия
ранее неведомых населенных пунктов; вместе они звучали одной музыкальной
фразой: «Наши войска освободили Пено, Андреаполь, Холм, Торопец, Оленино,
Селижарово». И еще – Волоколамск, Плавск, Черепеть и Одоево. Тремя месяцами
раньше «От Советского информбюро» было известно только то, что наши войска
оставили Брянск, и бои ведутся на Малоярославецком направлении. Одновременно
областная газета «Коммунар» напечатала полосу о спокойном трудовом дне
советского города Калуги… На обратной стороне свежей «районки» я прочел:
«Алексинская МТС объявляет прием на курсы трактористов…». Приниматься или не
приниматься – такого колебания не было: моя профессия! К этому времени я
просмотрел пырьевский фильм «Трактористы» не менее пяти раз.
Е.САЛОВСКИЙ. Мой земляк хирург
Н.Н.Кочетов удалил с поверхности грудной клетки слой ткани, чреватый гангреной,
и через промежуточный госпиталь во Владимире меня с группой тяжелораненых
доставили в госпиталь города Горького 28 декабря 1941 года.
ИЗ
СОБЫТИЙ 1940 ГОДА
1
февраля – учреждены Сталинские премии в области литературы и искусства.
5
марта – принято секретное постановление Политбюро ЦК ВКП(б) о ликвидации
польских пленных, содержавшихся частью в Козельском лагере.
12
марта – заключен мирный договор с Финляндией.
7
мая – учреждены новые воинские звания: маршальские, генеральские и
адмиральские.
10
июля – Указ Президиума Верховного Совета СССР «Об ответственности за выпуск
недоброкачественной или некомплектной продукции и за несоблюдение обязательных
стандартов промышленными предприятиями». Выпуск некачественной продукции
приравнен к вредительству; виновным грозило тюремное заключение на сроки от 5
до 8 лет.
26
июля – Указ Президиума ВС СССР «О переходе на 8-часовой рабочий день, на
семидневную рабочую неделю и о запрещении самовольного ухода рабочих и служащих
с предприятий и учреждений». Наказание: исправительно-трудовые работы по месту
работы с удержанием 20% зарплаты. Одновременно вышло постановление СНК СССР «О
повышении норм выработки и снижении расценок в связи с переходом на 8-часовой
рабочий день».
2
августа – образована Молдавская ССР из Бессарабии, Северной Буковины и
Приднестровья, занятых Красной Армией в сентябре 1939 по секретному
советско-германскому протоколу.
3-6
августа – включение Литвы, Латвии и Эстонии в состав СССР. Стихотворение в
«Правде»: «Прибалтика! Вильниус, Рига и Таллин! Два солнца над вами, и первое –
Сталин».
2
октября – опубликованы Указ Президиума ВС СССР о создании трудовых резервов и
постановление СНК СССР об установлении платности обучения в старших классах
средней школы и в вузах СССР. Стипендии назначаются только отличникам учебы.
ИЗ
СОБЫТИЙ 1941 ГОДА
5
февраля – опубликован Указ Президиум ВС СССР об отделении из Народного
комиссариата внутренних дел (НКВД) самостоятельного наркомата государственной
безопасности (НКГБ). Во главе НКВД – заместитель председателя СНК СССР, генеральный
комиссар госбезопасности Берия, во главе НКГБ – комиссар госбезопасности
Меркулов.
1
марта – небывалое по интенсивности северное сияние, наблюдавшееся почти над всей
территорией Советского Союза.
14
июня – опровержение ТАСС по поводу международных слухов о предстоящей войне
между СССР и Германией.
22
июня – нападение Германии на Советский Союз. Начало Великой Отечественной
войны.
12
октября - 30 декабря – период установления немецкой армией оккупационного
режима в г.Калуге.
19
декабря освобождена Таруса, 25-го Перемышль, 28-го Угодский Завод (ныне
г.Жуков).