КОГДА БУШУЮТ ГРЁЗЫ

 

Калужский период хрущевской оттепели

 

От автора.

Предлагаемые читателю заметки представляют собой воспоминания калужского журналиста о времени, которое он называет «советским средневековьем» - это период заката сталинского режима и хрущевской оттепели, совпавшие по календарю с серединой прошлого столетия.

По замечанию французского мыслителя А.Камю, свободная журналистика может быть хорошей и может быть плохой, несвободная – только плохая. Автор воспоминаний около сорока лет своей жизни отдал несвободной журналистике и, стыдясь за себя и за нее, считает более объективным вести рассказ от третьего лица.

 

СПАСИТЕЛЬНОЕ НЕДОМЫСЛИЕ

Начинающего газетчика А.Костина (один из псевдонимов автора) вызвал к себе в кабинет заместитель редактора «Знамени» И.М.Комов:

- Поезжай в Ферзиковский район и покажи трудовые будни в колхозе имени Сталина.

Последнее слово Иван Михайлович произнес с ударением. Он счел нужным сделать это потому, что принял на работу вчерашнего выпускника культпросветшколы в отсутствие ответственного редактора, который заканчивал учебу в Высшей партийной школе при ЦК ВКП(б). Кандидат же в члены партии А.Костин пребывал в редакционной утробе на втором месяце назначенного ему квартального испытательного срока. Рождение полноправного литературного сотрудника предполагалось к открытию ХIХ съезда Всесоюзной Коммунистической партии (большевиков).

Колхоз имени Сталина отстоял от райцентра на 27 километров. Станция Ферзиково принимала зерно, сдаваемое государству с первых дней обмолота нового урожая, выполняя «первую заповедь». Сдатчики хлеба возвращались в колхоз порожняком. Всю дорогу корреспондент просидел на деревянной скамье, подвешенной железными ушками к бортам грузовика поперек кузова. Справа от Костина спинами к кабине сидели две среднего возраста колхозницы. Ветер трепал их волосы, выбивавшиеся из-под красных косынок. Женщины ехали в легких жакетках, надетых на цветастые платья с оборками вокруг шеи и по обшлагам. Этот наряд, бусы и маленькие сережки, а также открытые, оживленные лица не очень вязались с привычной внешностью деревенских баб, вечно повязанных платками. В кабине сидела колхозная агрономша в жилете, наподобие гуцульского или молдавского. Звали ее Антонина Сикора. За рулем автомашины ГАЗ-51 с горбатым капотом, скопированным с ленд-лизовского «студебеккера», сидел красивый, статный и расторопный парень Казимир, которого женщины ласково звали Казиком.

Головная усадьба колхоза имени Сталина несколько напоминала рабочий поселок, хотя в нем преобладали обычные деревенские избы. «Поселковое» впечатление создавалось панорамой довольно просторной и опрятной площади перед конторским домом. На телефонном столбе негромко мурлыкал радиоколокол. Это был центр четырех окрестных деревень, два года назад объединенных в одну сельхозартель. Вдоль деревни от избы и до избы шагают, как в песне, торопливые столбы: колхоз имени Сталина имеет гидроэлектростанцию и свой радиоузел. В последнюю очередь узнается, что колхозный штаб расположен в деревне, которая названа в честь сталинского сокола – прославленного летчика Валерия Чкалова. Названия других деревень скрыты в текущей документации под номерами бригад, а потому не запоминаются. Костину, деревенскому уроженцу, чуется в сокрытии родной топонимики что-то недоброе, но – что? Выученик советской школы был лишен возможности самостоятельно разобраться в системе лагерной нумерации и бессовестных переименований. Только через сорок лет Костин исполнился бунинской злобы, прочтя замечание писателя-эмигранта: «Вся Россия, переименованная в СССР, покорно согласилась на самые наглые, идиотские оскорбления русской исторической жизни… Древняя столица Тверского удельного княжества Тверь превратилась в Калинин, в город какого-то ничтожнейшего типографского наборщика Калинина, а город Кенигсберг, город Канта – в Калининград». Бунин изумился тому, что вся русская эмиграция отнеслась к этому с полнейшим равнодушием. Что же мы хотим от нынешних равнодушных россиян и такого же равнодушного к этому названию российского президента?

Председатель ферзиковского колхоза имени Сталина Андрей Павлович Шевченко в те времена был районной знаменитостью. Передовик сельскохозяйственного производства, пламенный трибун местного партхозактива и одновременно красавец-мужчина, жгучий брюнет. Он заслонял своей подтянутой, подвижной фигурой, уводил в тень необыкновенно работящих колхозных специалистов и рядовых тружеников с фамилиями – Сикора, Бычичко, Чуйко, Блажеевичи…

Гостеприимный Андрей Павлович давал прощальное интервью в доме колхозного парторга Ивана Бычичко, в горнице, благоухавшей полевыми травами, свежестью вымытого пола, покрытого двумя домоткаными дорожками. Семейные фотографии в простенке под стеклом, дверные холщовые портьеры с красной вышивкой по концам, трехрожковая люстра под высоким потолком – все это было так не похоже на избяные «чистые половины» с их вечным сумраком, столом в углу, портретной супружеской парой, часами-ходиками и занавешенными входами в спальные конуры, разделенные печкой-лежанкой. В доме супругов Бычичек калужских гостей усадили за белую скатерть под сенью настенного распятия, украшенного зеленой березовой веточкой. Оловянный Христос на кресте висел прямо над головой парторга. Костин положил блокнот рядом с тарелкой, рассредоточив внимание между авторучкой и вилкой: правая рука записывала цифры и технические подробности, левая выклевывала закуску. Шевченко больше работал языком, говоря о передовиках жатвы и хлебосдачи.

Корреспонденция под заголовком «Трудовые будни колхоза имени Сталина» появилась в газете 19 августа 1952 года. Никто и не подозревал тогда, что это – дата рождения газеты «Знамя», хитроумно исчисленная с 1917 года ради устройства юбилейных торжеств с предвкушением наград. И уж ни в каком кошмарном сне не могло предвидеться 19 августа 1991 года, положившее конец монополизму «Знаменки» на ниве калужских СМИ.

Теперь от ветхого текста веет запахом барщины и оброка: «Поля густо уставлены аккуратно сложенными бабками… На полях ежедневно работают 12 жаток и лобогреек… Вязальщица П.Дьячук из второй бригады вяжет в день по 780 снопов, Т.Фрыкина – по 740…». В полном разгаре страда деревенская; доля ты, долюшка русская, женская…

Журналистский дебют А.Костина не ограничился «сталинской» командировкой. До нее была корреспонденция о городском пионерском лагере, позже – критическая статейка про безыдейный репертуар духового оркестра, руководимого известным в городе капельмейстером Сидоровым. Тогда же случился первый скандал, потому как корреспондент не встречался с музыкантом, а сочинил заметку по справке инструктора горкома партии. Новичок в газетном деле следовал примеру многоопытных коллег, изображавших людей в одном измерении – производственном. В соответствии со сталинским определением человека, как винтика государственного механизма. По технологическим лекалам шились очерки и так называемые «зарисовки» о «человеке труда – главном герое нашего времени». Среди заголовков считались удачными находками такие, как, например, «Спасибо, доктор!», «Стучи, кузнец!». Забавная двусмысленность последнего обнаружилась лишь в хрущевские годы.

В детстве и отрочестве Костина постигло обыкновенное несчастье, свойственное большинству юного поколения: отсутствие интереса к прошлой жизни, в том числе к истории своей семьи. Только тогда, когда дед или мать лежат в могиле, вспыхивают порой сожаление, раскаянье, чувство вины за равнодушие к их жизненному опыту. Увы… И только в советские годы историческое невежество можно было счесть за благо, если не за подарок судьбы. Какой-то спасительный инстинкт уберег Костина от расспросов, откуда взялось в русской провинции гнездо католиков, как они уживаются рядом с окружающей их бесхозяйственностью, как эти люди жили здесь до коллективизации… Задайся корреспондент такими вопросами, прояви столь необходимое профессиональное любопытство, - колхоз имени Сталина мог бы предстать совсем в другом измерении, знаменитым не жатками-лобогрейками, а удивительными судьбами его тружеников - третьим поколением чешских и польских переселенцев-хуторян, которые обосновались в Сугоновской волости Калужского уезда до Октябрьской революции, воспользовавшись столыпинским аграрным законом. Не исключено, хотя и маловероятно, что кто-нибудь из стариков поведал бы и о конце 20-х годов, когда зажиточных хозяев угнали на строительство Беломорканала и в Соловки. Там под конвоем осуществлялась «перековка» единоличников в коллективистов, соревновавшихся за получение «премблюда». В Чкалове происходило то же самое, но без конвоя и за «палочки» трудодней.

Ежели прибегнуть к пресловутому сослагательному наклонению и спросить: что было бы, если бы у Костина хватило либо не хватило ума – в данном случае безразлично – сдать в набор краткий экскурс в историю колхоза имени Сталина? Дальнейшие события отчетливо предсказуемы. Редактор А.К.Сургаков, вернувшийся из Москвы, в течение 10 минут оформляет изгнание дурака из газеты. Центральный райком ВКП(б) на другой день отбирает у мерзавца, едва не просочившегося в партию, кандидатскую карточку. Управление КГБ по Калужской области допытывается на третий день, кто в деревне Чкалово сообщил бывшему корреспонденту вражеские сведения, и с какой целью он пытался распространить их через печать. И через недолгое время к лагерной пыли примешалась бы еще одна крохотная пылинка. Кто не верит в особую свирепость статьи 58 УК РСФСР на последнем году жизни Сталина, тот имеет возможность обратиться не только к трагедии Еврейского антифашистского комитета или к делу «подлых шпионов и убийц под маской профессоров-врачей», но и к областной книге памяти репрессированных калужан.

Спасительное незнание предохраняло от опасности и освобождало от угрызений совести. Мерзавец Костин вместе с другими тружениками пера встал на ударную вахту в честь ХIХ съезда большевистской партии.

 

СОН РАЗУМА

С нетерпением жду

Той большой исторической даты,

Вдохновенного часа,

Минуты торжественной жду,

Той минуты, когда

Встрепенутся сердца делегатов,

Встанет съезд,

Аплодируя бурно вождю.

Эта буря оваций

Охватит Урал и Курилы,

Прошумит над тайгою,

Как птица, взлетит на Памир.

И узнает планета,

С какою надеждой и силой

Дорогому вождю

Аплодирует мир.

Дорогому тому,

Кто провел нас сквозь бури и беды,

Дорогому тому,

Кто работать и жить научил,

Кто привел нас к вершине Великой Победы,

Кто нам счастье на вечные веки вручил!

Калужский матерый стихотворец Михаил Иванович Просвирнов, надо полагать, заткнул за пояс грузинского поэта Сосо Джугашвили, рифмовавшего на заре туманной юности строки про розы и гроздья. Но поэтический пафос калужанина бледнел перед каждой запятой в прозаических пассажах кремлевского горца. Бледнели лица и всех остальных сотрудников редакции «Знамени», когда приходилось иметь дело с текстами товарища Сталина. Из уст в уста передавались страшные легенды о роковых опечатках, стоивших редакторам жизни. Грозил неприятностями даже перенос со строки на строку слова Ста-лин.

Несколько проще было с перепечатками из «Правды» – сверяй по строчкам, и вся недолга. Привычка к осмотрительности, настороженность вошли в число добродетелей партийной журналистики.

К тому времени, вскоре после войны у Сталина ожила потребность оставить потомству свое теоретическое наследие. Намерение осуществлялось в жанре сердитых поучений, в «катехизисной» манере вдалбливания, свойственной бывшему семинаристу, ставшему «корифеем наук». В лапидарном стиле выдерживались ответы на вопросы иностранных корреспондентов – Кингсберри Смита или Арчибальда Керра о внешней политике. Пространных отповедей удостоились советские ученые лингвисты в работе вождя «Марксизм и вопросы языкознания». Наиболее внушительным по объему был последний в жизни Сталина труд - «Экономические проблемы социализма в СССР». В газетном варианте он занял шесть полос, затем вышел массовой брошюрой. Из номера в номер областная газета печатала глубокомысленные цитаты на заданную тему, окаймленные рамками. Такое, например, изречение:

«Мы все радуемся колоссальному росту сельскохозяйственного производства нашей страны, росту зернового производства, производства хлопка, льна, свеклы и т. д. Где источник этого роста? Источник этого роста – в современной технике, в многочисленных современных машинах, обслуживающих все эти отрасли производства. Дело тут не только в технике вообще, а в том, что техника не может стоять на одном месте, она должна все время совершенствоваться, что старая техника должна выводиться из строя и заменяться новой, а новая - новейшей. Без этого немыслим поступательный ход нашего социалистического земледелия, немыслимы ни большие урожаи, ни изобилие сельскохозяйственных продуктов. И.В.Сталин».

Еще один пробел в умственном развитии А.Костина состоял в том, что, приобретя с детства страсть к чтению, он и в молодости не отрешился от наивного восприятия прочитанного, продолжал следить за содержанием, за фабулой, мало обращая внимания на форму произведения, на особенности писательского мастерства. Для человека пишущего – позорный порок. Упоение литературой, любовь к печатному слову сочетались с болезненным неприятием житейской прозы, особенно деревенской жизни, в которой Костину пришлось работать всю войну и до конца сороковых годов. До разума не доходило, отчего нищие, полуголодные, задавленные дикими налогами колхозники с восторгом принимали киносказку «Кубанские казаки», но отплевывались после просмотра правдивого фильма «Председатель» с М.Ульяновым в главной роли. Взгляд с близкого расстояния не видел замечательных тружеников села, зато без конца натыкался на колхозных мужиков и баб, очень похожих на персонажей деревенских повестей Чехова, Бунина, Успенского, Подъячева, Пантелеймона Романова, многих других писателей-реалистов. Критический настрой сопутствовал Костину с первых месяцев газетной работы, хотелось писать только фельетоны, и – никаких «зарисовок о людях хороших». Хотя в провинциальной печати восклицательный знак всегда оплачивается лучше вопросительного.

Требовался толчок извне, чтобы критический взгляд простерся от калужской деревни дальше и выше – до Кремля. И нужен-то был толчок самый малый: разуй глаза на цитаты и полные тексты товарища Сталина. Прочти, литературный слепец, наново хотя бы вышеприведенные строчки о том, что техника не может стоять на одном месте, что старая техника должна заменяться новой, а новая -- новейшей, что Волга впадает в Каспийское море, а лошади кушают овес… Такого простейшего открытия было бы достаточно, чтоб ложная мудрость замерцала и тлела во всех сочинениях товарища Сталина, включая его книгу «Вопросы ленинизма», издание 11-е. Но… Бог весть, что могло бы приключиться с питомцем советской школы после его досрочного пробуждения от идеологической летаргии. Теперь спокойно подсчитано, какое количество тогдашнего населения СССР знало истинную цену сталинской демагогии – что-то около 25 процентов, из которых большая часть сидела по тюрьмам. Остальные «верили, как, может быть, не верили себе», либо просто предпочитали жить в блаженном неведении, с зажмуренной совестью и, как говорил Щедрин, в состоянии хронического остолбенения.

Итак, все обязательные перепечатки прошли без эксцессов, но последнее публичное выступление Сталина в буквальном смысле поставило на уши коллектив знаменцев. Телетайпной связи в ту пору еще не было. Материалы ТАСС принимались на слух, с голоса радиодиктора, размеренно читавшего в данном контексте:

- Когда товарищ Торез и товарищ Тольятти…По буквам: Татьяна, Ольга, Роман, Елена, Захар – Торез…

Ортодоксальная девушка Тоня Иванина букву за буквой отстукала на машинке речь товарища Сталина, оказавшуюся на удивление краткой. Обычным набором она заняла бы не больше одной колонки, но – как допустить такое?! Широким светлым корпусом (название шрифта) текст был разверстан на всю первую страницу с портретом в центре. Корректорской бригаде придали группу дежурных грамотеев, чтобы ни запятой не осталось без присмотра! Но сверхбдительность, как обычно бывает, дала маху: пропал знак тире в конце одной строки. К счастью, партаппарат не заметил, читатель – тем более.

Партийного съезда не было 12 лет. Бурей овации, как предугадал поэт, встретили делегаты появление в президиуме товарища Сталина. По традиции с Отчетным докладом должен был выступать Генеральный секретарь ЦК ВКП(б). Из его уст провозглашалась программа развития страны в ближайшей и отдаленной перспективе. Но возраст Сталина приближался к 73-м годам, и генсек уже не мог несколько часов выстоять на трибуне. Отчетный доклад бегло прочел член Политбюро ЦК Г.М.Маленков. Сталин безучастно глядел в зал. Замечания вождя на проект учебника политической экономии социализма, подготовленный группой экономистов под редакцией некоего т.Ярошенко легли в основу работы последнего сталинского партсобрания, по завершении которого незадачливого т.Ярошенко, обвиненного в хлестаковщине, отправили в Сибирь, а после возвращения в Москву арестовали. Ретивый теоретик и в заключении продолжал разрабатывать учебник по основам социалистического способа производства.

Этот предмет доставлял многолетнюю головную боль советскому студенчеству. Политэкономию социализма заглатывали порционно, не вникая в глубь. И только кандидат экономических наук, доцент кафедры политэкономии, а затем ректор Калужского пединститута Н.А.Рыбин сумел проехать на темном коньке аж до горбачевской перестройки. Николай Андреевич и с выходом на пенсию продолжил изыскания в излюбленной псевдонаучной области и после краха социалистической плановой экономики.

Кончина вождя 5 марта 1953 года застала корреспондента А.Костина и фотографа «Знамени» Д.Глазунова опять в колхозе имени Сталина Ферзиковского района. Двумя неделями позже в газете появилась страница с материалами, перекроенными из мажора в минор и снова в мажор. Замечательная сельхозартель, как сообщала «шапка» полосы, превозмогая скорбь, продолжала идти «По пути, указанному великим Сталиным».

На другой день после похорон «отца народов» из Москвы вернулся Михаил Иванович Просвирнов. У него распухла скула и левая рука была на перевязи. Травмы были получены на подступах к Колонному залу Дома Союзов. Поэт дождался большой исторической даты.

 

ПО НАШЕЙ ЖИЗНИ ВОРОВСКОЙ

А поезд тихо ехал до столицы…

В жестком бесплацкартном вагоне люди спали, дремали, разговаривали, жевали хлеб и крутые яйца, заставив Костина припомнить наблюдение из «Двенадцати стульев»: обыкновенный человек ночью не ест, пассажир ест и ночью.

Корреспонденты Костин и Глазунов возвращались из Хвастовичского района, сели в поезд на станции Судимир, удачно устроившись визави на боковом сиденье с поднятым к окну столиком.

За окном быстро сгущались осенние сумерки. После стоянки напротив вокзала Сухиничи-Главные 13-й вагон поезда Брянск - Москва необычайно оживился. Шумно вошли десятка два мужчин, разных по возрасту, но одинаково бесцеремонных. Вошедшие разбрелись в поисках свободных мест, лежавших ставили на ноги и усаживаясь вплотную, тут же заводили тягучие разговоры с соседями. Перед газетчиками остановился подросток в стеганом ватнике, обнажавшем клетчатую рубаху и наколотое на сгибе большого пальца слово «Ваня» с удлиненным хвостиком буквы я. Парень попросил опустить столик и занял образовавшееся серединное место. По очереди оглядел нечаянных спутников и спросил:

- До Москвы, пацаны?

- До Калуги, - ответил один из тридцатилетних «пацанов».

- А где такая станция?

- Станция Сергиев скит, разъезд…

Ваня достал из бокового кармана пачку «Беломора» и попросил спичек. Костин отдал свой коробок с назиданием: здесь нельзя, вагон некурящий. В это время их заслонила фигура мужчины в черной шинели с зелеными пуговицами. Не успев прикурить, Ваня живо встал с места, протянул руки к верхней полке и начал ее опускать на головы сидящих:

- Дядь Паш, тут свободная.

Дядя Паша вполголоса что-то сказал пацану, снял пальто, свернул из него подушку и влез наверх, ни на кого не обратив внимания. Подросток закурил и покинул двух фраеров, уйдя в конец вагона: там, рядом с туалетом затеялась игра, о чем стало известно от дедушки, которого картежники прогнали вместе с внучкой-школьницей из концевого купе. Старик в синем китайском плаще и резиновых сапогах сел между журналистами, посадил внучку на угол противоположной лавки и поставил под ее ноги корзину с опенками. Девчонка молча таращила большие глаза, а дед тихо сказал:

- Там женщина осталась на средней полке, ругает блатных, кричит: «Никуда не пойду!». Дура-баба, они ее в карты продуют…

Вагон скоро освоился с пришельцами. Вскоре стало известно, что в Сухиничах погрузились амнистированные заключенные. У некоторых нашлись «кореша» среди вольных пассажиров. В отделении наискосок от газетчиков послышался диалог:

- Ты Кольку Канаева из Тулы знаешь?

- Каина? Знаю, он в Криволучье жил. Там еще был Юрка Мочалин, Моча. Знаешь?

- Жорку Мочу? Видал. Припухает на зоне по мокрой…

Заметно испуганной выглядела проводница - девушка лет двадцати. Бродившие по проходу «отпускники» обращались к ней с развязной вежливостью, подводя несколько раз к настенному, в рамочке под стеклом графику движения поезда:

- Кроха, сколько еще до Малоярославца?

- Вы же видите, читайте вот…

- Мы малограмотные…

Малоярославец оказался для многих вчерашних узников конечным пунктом - столица не пожелала впускать к себе опасных гостей из мест заключения.

В тот поздний октябрьский вечер 1953 года попутчиками знаменцев были пассажиры из числа лиц, освобожденных из мест заключения, амнистированных по Указу Президиума Верховного Совета СССР от 27 марта 1953 года. Таким образом, через полмесяца после погребения Сталина в мавзолее первенцем свободы стал уголовный элемент. Из мест заключения, от других мер наказания, не связанных с содержанием под стражей, освободились посаженные на срок до пяти лет включительно, осужденные за должностные и хозяйственные преступления, а также за преступления воинские. Из тюрем и лагерей выходили женщины с малыми детьми, мужчины старше 55 лет и несовершеннолетние в возрасте до 18 лет. Амнистия не применялась к осужденным по 58-й статье УК РСФСР «за контрреволюционные преступления».

Свобода! После каждого ее проблеска в России происходит что-то неладное. Вот и в 1953-м сунулась было к нам полусвобода для народа. И тотчас обернулась вольницей. Уголовный мир воспрянул духом. Из бесчисленных заметок местной судебной хроники выдернем наугад: «В нарсуде Приокского района Калуги рассмотрено уголовное дело по обвинению ранее судимых за кражи Лапенина В.В. и Скокова Л.В. в разбойном нападении на жителя Калуги Кривцова, с которого преступники сняли костюм и туфли. Обвиняемые приговорены к лишению свободы сроком на 20 лет каждый». Новички в воровском деле получали меньшие сроки: «Областной суд приговорил Сопачева И.Н. и Каретина П.Г. к 10 годам лишения свободы каждого за хищение ими из колхоза им.Тельмана Сухиничского района одной тонны сена. И т. д. и т. п. К финишу 1954 года МВД СССР завершило в основном отлов и посадку уголовного элемента из амнистированного контингента. Хрущевская социальная реформа №1 потерпела фиаско, но подвела к мысли: государственные помилования не должны быть массовыми. И глава партии и правительства прибегнул к методу индивидуального перевоспитания преступников. Никита Сергеевич рассказал об этом «инженерам человеческих душ» – советским писателям на их Третьем съезде в мае 1959 года.

- Совсем недавно, во время пребывания в Сочи я получил письмо от одного гражданина, - говорил товарищ Хрущев без бумажки. - Фамилию автора письма я не назову, потому что это не нужно... Зачитаю вам письмо, полученное мною от человека, который был осужден за воровство. Вот это письмо. «Председателю Совета Министров Союза ССР товарищу Хрущеву Н.С. Я с 12 лет занимаюсь кражами, за что был осужден четыре раза. Последний раз судился в 1954 году на срок шесть лет. Наказание отбыл досрочно, по освобождении вернулся к семье и устроился на работу плотником. Зарабатывал 500-600 рублей в месяц. Платя за квартиру 200 рублей в месяц, я не смог обеспечить семью и задолжал за квартиру 400 рублей и 600 рублей в контору. 25 марта сего года бросил семью в составе дочери четырех лет, матери и жены (жена находится в роддоме с новорожденным) и уехал с мыслью о легкой жизни. Но начать свою старую преступную жизнь я не могу, и не могу вернуться к семье, так как бросил ее без денег и в долгах. За эти пять дней, как я уехал, я не совершил ни одного преступления. Я не боюсь ответственности и прошу вас ответить советом, как мне быть. Я буду ждать ежедневно в течение этого времени, как только у меня хватит сил и воли. Буду ждать беседы с вами. Если сочтете нужным меня арестовать, я и с этим согласен. К сему – подпись». Это было в Сочи. Я пригласил автора письма для беседы. Мы познакомились. Услышав его фамилию, я сказал, что раньше знал одного генерала с такой фамилией. Автором письма оказался молодой человек лет тридцати. В беседе он показал себя разумным и приятным человеком. Он рассказал о себе, о своей жизни, о потере отца, о среде, которая отрицательно повлияла на него. Он говорил: «Войдите в мое положение: я мог бы работать грузчиком, видите – я сильный человек… До последнего времени я работал в бригаде, а другие зарабатывают в бригаде больше, чем я. На меня смотрят, как на вора, поэтому мне дают малоквалифицированную работу. Что мне теперь делать, как быть с семьей? Квартиры мне не дают, я живу на частной квартире. Если бы я жил на государственной квартире, я бы платил меньше. Помогите мне. Я вам обещаю, что буду честным человеком, докажу вам это». Выслушав этого человека, побеседовав с ним, я поверил в него. Он показался мне хорошим человеком. Может быть, я проявил либеральный подход к этому человеку, но мне было приятно поговорить с ним. Я поверил ему, и хочется думать, что он меня не обманет. «Что вы хотите от меня, чем могу я помочь?» – спросил я у него. «Помогите мне, чтобы я мог семью прокормить, - сказал он, - это прежде всего. Я хочу вернуться к семье, к жене, детям и матери». «Хорошо, постараюсь помочь вам, - ответил я ему, - позвоню секретарю горкома партии, попрошу его, чтобы обратили внимание на вас, устроили на работу, помогли приобрести квалификацию, чтобы вы могли больше зарабатывать. Но постарайтесь работать честно. Потом я попрошу, чтобы вам дали кредит. Подумайте: бывшему вору дать кредит – это возможно только в наших советских условиях. Вам дадут кредит, чтобы вы построили себе домик, или же попрошу, если есть возможность, чтобы вам дали квартиру, и тогда вы будете платить меньше. Известно, что у нас квартирная плата самая низкая в мире. Я бы сказал, это символическая плата, потому что этих средств, наверно, не хватает на содержание дворника в этом доме». Мой собеседник сказал: «Это было бы очень хорошо, я вас буду благодарить». Убедившись в ходе беседы, что ему верят, что с ним по-человечески разговаривают, автор письма обратился ко мне с такой просьбой: «Товарищ Хрущев, знаете что: мне очень хотелось бы с вами на память сфотографироваться». Я ответил ему: «Это возможно, садитесь поближе, чтобы фотографу было лучше». Мы сели, нас сфотографировали, я обещал ему прислать фотографию. Этот снимок ему послали. В заключение беседы выяснилось, что у собеседника нет ни копейки денег. Тогда я сказал: «Я помогу, чтобы вы могли не только доехать до дома, но и привести подарки жене и детям». Он вернулся домой, ему помогли устроиться на работу. Я попросил узнать, как он работает, как ведет себя. Мне сообщили, что он работает грузчиком и неплохо зарабатывает. Просил передать, что живет хорошо, благодарит за помощь...

Памятный разговор Никиты Сергеевича и бывшего вора с генеральской фамилией получил большой резонанс в местах заключения.

«В Бюро ЦК КПСС по РСФСР. Секретно. Экземпляр №1. 15 июня 1959 г.

Информация о реагировании заключенных на выступление товарища Хрущева Н.С. на Третьем съезде писателей.

…Подавляющее число заключенных положительно высказываются об этом выступлении, заявляя о том, что их судьба не потеряна, о них все большую заботу проявляют партия и правительство. Так, заключенный Ш. , содержащийся в ИТК Свердловской области, говорил: «Действительно, жизнь в нашей стране в настоящее время изменилась. Это видно из речей руководителей правительства. В настоящее время есть забота о тех лицах, которые раньше совершали преступления. Их устраивают на работу, оказывают материальную помощь. Такой заботы нет ни в одной капиталистической стране». В ИТК №9 УНГ Горьковской области заключенный П. 1935 г. р., в настоящее время член совета коллектива, подлежащий условно-досрочному освобождению, ознакомившись с речью Н.С.Хрущева, сказал: «Эта речь приведет к значительному уменьшению преступности. Я вырезал эту часть речи, где говорится о воре, и ношу ее на груди. Когда я освобожусь, поеду устраиваться на работу, она мне поможет»…

Однако, наряду с положительными высказываниями, имеют место и отдельные высказывания отрицательного характера. Так, заключенный А. из Свердловска заявил: «Это сделано выборочно, специально для выступления, это провокация, которая преследует цель изъятия воров из заточения их в места заключения. Кое-кто клюнет на эту провокацию, придут с повинной, вот их-то и задержат. Такие меры проводятся не впервые». Заключенный Б. 1915 г.р. заявил: «Что Хрущев помог человеку, это хорошо, но это один человек, а сколько нас таких. Добиваемся облегчения и не можем ничего сделать потому, что наши письма и жалобы не доходят до правительства или их не рассматривают»…

Начальник Политуправления ГУМЗ МВД СССР Шевченко».

В целом напрашивался вывод: вор не должен сидеть в тюрьме. Он там долго и не засиживался. Особенно новичок, салага. Рецидивист – тот подольше. Социалистическое гуманное правосудие все чаще практиковало отдачу воришек и хулиганов на поруки.

Куда большую опасность для советского государства представляли нетрудовые доходы граждан, лица, ведущие антиобщественный, паразитический образ жизни. К этой преступной категории относились квартирные хозяева, сдающие в поднаем излишек своей жилплощади. В деревне – организаторы подсобных кустарных промыслов. Предприниматели этого сорта чаще всего попадались в подмосковных районах области. Например, в 1958 году малоярославецкому колхозу «Большевик» принесло доход не общественное коровье стадо, а нарезка болтов и гаек, шитье рукавиц и халатов, а также артель вязала веники. За извлечение колхозом нетрудового дохода областной суд приговорил московского закоперщика Итионяна и его подмастерьев к длительным срокам тюремного заключения.

Под указ об антиобщественных, паразитических личностях вскоре попал ленинградец Иосиф Бродский, который вместо того, чтобы работать, сочинял стихи. Отправка на Север помогла бездельнику стать лауреатом Нобелевской премии по литературе.

Режим наибольшего благоприятствования был установлен только для лиц, занимающихся хищениями личного и государственного имущества. Вор – друг милиции, основная агентура ее офицерского корпуса. Сексот – это звучит твердо!

Но вот в ходе второй российской буржуазно-демократической революции 1991-93 годов приоткрылись архивы КПСС, и бывший ее член, «перевертыш» А.Костин успел выдернуть из спецхрана малую толику засекреченных документов. Схватил, прежде чем захлопнувшая дверца едва не прищемила руку. Одна из бумажек оказалась письмом, зарегистрированным в канцелярии Президиума Верховного Совета СССР 26 июля 1961 г.

«Товарищ Брежнев! В газете «Правда» за 19 июня 1961 года сказано, что основа нашей собственности – социалистическая собственность, она священна и неприкосновенна, и народ, и его государство стоят на ее страже. Закон охраняет и личную собственность граждан Советского Союза, ту собственность, что приобретена на трудовые деньги. А то, что своим источником имеет нетрудовой доход, не может охраняться законом. Вот мы сначала и хотим задать вам вопрос. Мы же идем к коммунизму. Почему же у нас, как и в дореволюционное время, образовались два класса – имущих и неимущих. Закон охраняет собственность, но какую? Скажите, пожалуйста, можно ли, работая, на свои трудовые деньги приобрести двухэтажные дачи, разные «Волги», «Москвичи» и т.д.? Нет, нет и нет! У нас есть еще 50% людей, которые нечестно приобретают себе виллы под Москвой с машинами, со всякими угодьями, большими огородами, ягодами, которые продают в Москве по баснословным ценам. И это можно? К нам в Анапу приезжают курортники, больше половины на своих «Волгах». Откуда все это? На какие средства здесь у многих построены дома с десятью комнатами, которые сдаются в наем по бешеным ценам? Правильно в газете рабочие требуют проверить всех поголовно в Союзе, кто имеет свои дома и свои машины, на какие средства это приобретено. Вот и выявятся спекулянты, хапуги и всякий сброд, у которого это нужно отнять и сдать государству. Пока к этому никаких мер не принимается, а пора бы положить конец толстопузым завам, партийным в особенности, так и беспартийным, а то выходит, что мы идем не к коммунизму, а к старым собственникам. Жители города Анапы».

Заметим: ни разу не употреблены слова «вор», «воровство», «хищение». Случайность? Вряд ли. Слово «вор» перестало быть ругательным. Оно просто обозначает профессию, которая не лучше и не хуже других. Возможно, это связано с исторической традицией. Свирепые указы Петра Великого, учрежденная им прокуратура, заплечных дел мастера не сломили порока. И после кончины императора высочайшие указы против воров и взяточников были бессильны вследствие необязательности их исполнения. Как прежде орудовал тать, так продолжал орудовать вор. Пока полную ясность в этот тупиковый вопрос не внесла Екатерина Вторая. Недаром сказано – женский ум лучше всяких госдум.

Во время всеподданнейшего доклада о воровстве и лихоимстве очередного губернатора императрица прервала чтение, изволив спокойно заметить:

- Оставьте, граф, занудное перечисление. В России воровство есть способ ее экономического существования.

Может, матушка-государыня произнесла другие слова, но смысл вышесказанного передан точно. В родном отечестве воровство представляет особый вид взаимовыгодного продуктообмена или, если угодно, продуктообмана. Еще одна яркая национальная особенность.

Никита Сергеевич стихийно продолжил традицию невмешательства в объективный закон имперской политэкономии. Традиция эта возмужала и окрепла на рубеже ХХ и ХХI столетий. Воры овладевают смежными профессиями в качестве государственных служащих и других специалистов материального и духовного производства. Стала очевидна связь роста коррумпированности с глобальным потеплением климата. На знойном юге воруют интенсивно с глубокой древности (смотри кинокартину «Багдадский вор»). На студеном севере, например в Финляндии, двери домов держали открытыми. Теперь не держат.

 

ПОСТОВАЛОВ И ДРУГИЕ

На знойном юге интенсивно воруют с глубокой древности (смотри, например, кинокартину «Багдадский вор»). На студеном севере, например, в Карелии, издавна было принято не закрывать двери на запоры. Теперь и поморы обзавелись замками. Повсеместный рост воровства, очевидно, связан с глобальным потеплением климата.

В Калуге есть улица Постовалова.

- А кто это такой? Генерал? – спросил Костина в конце 90-х годов один двадцатилетний калужанин. Сегодня на вопросы об «именной» топонимике отвечают уличные пояснительные таблички, коими горожане мало интересуются. В случае с Постоваловым удивило то, что спрашивающий был студентом четвертого курса истфака Калужского, тогда еще пединститута. Костин познакомился с одной исследовательской работой молодого человека. Будущий учитель истории отметил среди памятных событий 1918 года открытие в Калуге художественного музея, обойдя вниманием ключевые события первого года советской власти в губернии.

Травой забвения покрыли могилу С.О.Постовалова (1907-1983) калужские краеведы. Произошло это с легкой руки авторов толстой книги - «Очерки истории Калужской организации КПСС». Там лишь один раз упомянута фамилия бывшего начальника Калужской области – третьего по счету со времени ее образования:

С.О.Постовалов назначен первым секретарем Калужского обкома ВКП(б) в сентябре 1952 года. Впрочем, в книге блистательно отсутствуют и Сталин, и Хрущев с его «великим десятилетием в жизни партии и народа». Книгу издали в 1976 – в расцвете культа самого верного ленинца, Генерального секретаря ЦК КПСС, Председателя Президиума Верховного Совета СССР товарища Леонида Ильича Брежнева.

В России каждое очередное царствование начинается с чистого листа. Французский «король-солнце» Людовик ХIV известен изречением «Государство – это я». Нашим императорам, генсекам и президентам пристало бы добавлять: «До меня в государстве царил мрак». То есть все было не так, а вот этак: целина поднималась под моим личным руководством, Юрий Гагарин шел по ковровой дорожке ко мне, как это показано в обновленной ленте кинохроники… Да и в начале нового века нужно было откреститься от последнего десятилетия века старого – советский народ того требует. Иначе рейтинг упадет ниже черного пояса. Поэтому настоящая история начинается с 2000 года и с последующим удвоением ВВП…

Провинция обезьянничает. Калужскую область с ее возникновения в 1944 году возглавляли поочередно трое начальников с фамилиями на букву П - Попов, Панов, Постовалов. Они также последовательно знать не хотели предшественников. После чего всю троицу ППП затмил собой верный брежневец товарищ Андрей Андреевич Кандренков, с начала 20-летнего правления которого и пошла настоящая история Калужской области.

А что представляла собой ее «предыстория»? То есть заключительный ее этап – с 1952 по 1962 годы? Журналист А.Костин не рассчитывает на любознательность нынешнего поколения своих земляков, поэтому рассказывает про то, что помнит сам и что открывают архивы.

Постоваловское десятилетие на восемь лет уложилось в хрущевское. Из открытых архивных документов известно, что Сергей Осипович Постовалов, сибиряк по рождению, встретил свое пятидесятилетие на берегах Оки и получил юбилейный орден Ленина в 1957-м. По образованию Постовалов был зоотехником, эту специальность получил в Северо-Кавказском институте (г.Ставрополь) и там же, на Ставропольщине, еще до войны возглавил совхоз. Ненадолго: с сорокового года и до конца жизни – профессиональный партаппаратчик. Секретарствовал в двух райкомах, заведовал сельхозотделом Ставропольского крайкома ВКП(б). В первые послевоенные годы – третий секретарь крайкома, затем – первый в Черкесском окружном комитете партии. Интерес рядовых коммунистов вызывал период, непосредственно предшествовавший калужскому назначению. А именно: с октября 1949 по 1952 тов.Постовалов был председателем Крымского облисполкома. Анкета, естественно, умолчала о ситуации в Крыму конца сороковых годов. Только калужские книголюбы могли составить себе некоторое о ней представление, участвуя в читательских конференциях по роману «Счастье» лауреата Сталинской премии Петра Павленко (первая публикация в 1947). На заднем плане романа шла речь о послевоенных новоселах Крымского полуострова, однако ничего не говорилось о депортации татарского населения. Вполне понятно, что к последствиям выселения татар был небезучастен председатель Крымского исполнительного органа власти. При Хрущеве, в феврале 1957 года начали возвращаться на родину депортированные Сталиным чеченцы, ингуши, балкары, карачаевцы и калмыки. Немцам Поволжья и крымским татарам не посчастливилось: их родные места были заняты прототипами героев романа «Счастье». Под конец пребывания Сергея Осиповича в Калуге молва связала убийство его сына на юге с последствиями крымско-татарской эпопеи…

Если бы в середине прошлого столетия калужане изучали полную историю своего края, а не только историю местной большевистской шайки, то внушительная фигура Постовалова напомнила бы им губернатора Офросимова, умело и круто действовавшего в первом десятилетии ХХ века. В период хрущевского десятилетия Постовалов действовал аналогично и даже внешне напоминал фигуру царского шталмейстера. Крупный, осанистый, седоволосый, с голубовато-серыми глазами на удлиненном, «барском» лице, но без губернаторских бакенбард. Мундир сталинского покроя – полувоенный френч Сергей Осипович, по-видимому, снял с себя еще на юге вместе с медалью «За оборону Кавказа». В Калуге его видели только в штатском, по преимуществу светлом костюме при галстуке: партийные начальники повсеместно приняли хрущевский стиль одежды и руководства – открытый и квазидемократичный. Безликое малое «т.» или «тов.» перед фамилиями в печатных текстах стало чаще заменяться именами-отчествами или двумя инициалами. Почувствовалась некоторая раскрепощенность в сношениях рядовых граждан с начальниками. Секретарей горкома или обкома можно было встретить на улице пешими и даже поговорить с ними накоротке. И уж совсем невероятным в представлении теперешней бюрократии показалось бы отсутствие сидельцев-вахтеров в вестибюлях обкома партии, облисполкома, городских учреждениях. Заходи, кто пожелает, с улицы в любой кабинет первых этажей и обращайся к любому ответственному работнику. Только в приемных первых лиц области и города дежурили секретарши, да вход в апартаменты первого и второго секретарей обкома перекрывал цербер ГБ в штатском. В конце 1964, после изгнания Хрущева, все эти вольности как ветром сдуло. Обкомовцы и горкомовцы сразу превратились в чванных и надутых вельмож.

Впрочем, и при «оттепели» смутно чувствовалась странная двойственность всего происходившего в жизни области. Или, проще сказать, фальшь, в которую по принуждению верили, исполняя что велено.

В середине лета 1959 года глухомань Барятинского района внезапно превратилась в уголок ВСХВ – Всесоюзной сельскохозяйственной выставки, вскоре преобразованной в ВДНХ. На колхозное поле свезли образцы новейшей техники для посева, прополки, уборки и обработки льна. Был организован действующий учебный полигон с демонстрацией полного цикла работ на льне - от подготовки семян к посеву до подъема со стлища и обмолота тресты. Под ярким солнцем, с шевелящейся от ветерка полуседой шевелюрой, Сергей Осипович в роли гида водил за собой участников семинара. Это была тоже хрущевская установка: партийный руководитель обязан знать технологию производства на уровне специалиста. И первый секретарь обкома КПСС надолго задерживался у каждого агрегата, давая технические пояснения и, как тогда говорили, - ЦУ (ценные указания).

Страницу в «Знамени» А.Костин озаглавил – «Лен идет от машины к машине». Две фамилии были тогда на слуху: Занин и Завалей. Первый секретарь райкома партии и председатель райисполкома Барятинского района. Герои большого льна!

Очень много возникало тогда героев труда, которых называли маяками. Одни маяки зажигались, другие гасли, и этим «светофором» (моральными стимулами) занималась областная газета – диспетчер отдела пропаганды обкома, рупор партии. Прославлялась, как при Сталине, техническая вооруженность деревни и города. Рост был действительно впечатляющим. Уже в первый послесталинский год на поля вышли дизельные тракторы ДТ-54 и «Беларусь» вместо колесников ХТЗ и У-2. Полевые станы тракторных бригад получили эфирную радиосвязь.

Переход от нажимного метода руководства к практическому хозяйствованию пришелся по вкусу партийной бюрократии. Политическое краснобайство с удовольствием было брошено на откуп агитпропу. В нем тоже появились свои «маяки». Наиболее колоритным был Иван Ярышкин, инструктор отдела пропаганды и агитации обкома партии. Он мог талантливо, с юмором стучать языком по всем аспектам внутренней и международной политики СССР и в то же время не забывал ловко наставлять низовых пропагандистов, в том числе районных газетчиков.

Тогда же выработалось и закрепилось на практике – вплоть до сегодняшнего времени – высокомерное отношение первых лиц области и районов к работникам культуры, включая сотрудников печати и радио. Хозяйственники-боссы негласно считали их болтунами, что было правдой, и не считались с их рабочим временем, что было скверно: газету надо выпускать, а редактор отсиживается «в кусте», т. е. в группе закрепленных за ним колхозов – «выколачивает» из них планы и соцобязательства в роли райкомовского уполномоченного-толкача. От хозповинности не был избавлен даже Алексей Сургаков, пересаженный из редакторского кресла в кабинет секретаря обкома партии по пропаганде. Раз навсегда усвоив себе, что экономика – главная политика, начальство не может отрешиться от принципа важности и очередности: сперва хлеб, потом зрелище. Правда, материальные достижения сами по себе достаточно зрелищны, но недолговечны так же, как хрущевские панельные дома или механизированное барятинское льноводство. «Зрелища» же оставляют долгий след. Жаль только, что умирает память о людях, оставивших нам и недолговечное, и нетленное.

Тогдашние первые лица области и областного центра составили квартет незаурядных исполнителей хозяйственно-партийных предначертаний свыше. Постовалова встретил в Калуге уже работавший здесь с февраля 1952 года председателем облисполкома Алексей Андреевич Егоров. Оба знали друг друга по службе на Северном Кавказе, но земляками не были. Уроженец Тверской губернии, Егоров, годом старше Сергея Осиповича, за командование партизанской группой в тылу врага во время немецкой оккупации Краснодарского края был награжден орденом Отечественной войны 1 степени и боевыми медалями. У комсомольско-партийного функционера за плечами был комуниверситет имени Сталина в Ленинграде и прочерк в анкете против графы «специальность, профессия». Но, как было предписано партработнику, Алексей Андреевич хорошо разбирался в хозяйственных делах, в том числе в животноводстве. Мог, например, дельно подсказать зоотехнику, как осеменять коров искусственно, как правильно кормить скотину и т.п. А если посетит заводской цех, то подскажет мастеру наиболее рациональный способ увеличения производительности.

Ничего удивительного: партия бросала т.Егорова на руководящие посты от Кавказа до Прибалтики. И вот уже универсальный партиец -- в центре Европейской части РСФСР.

Вторые скрипки в квартете не менее виртуозно исполняли главные партийцы города Калуги, из которых в оттепельную пору наибольшую популярность приобрели первый секретарь горкома партии Валентин Васильевич Павлов и председатель горисполкома Геннадий Никитич Чиликин. Калуга в значительной мере обязана им тем, что из типичного обывательского райцентра превратилась в индустриальный, благоустроенный город дальнего Подмосковья, связанный со столицей электричками с двух вокзалов. Именно в тот период, а не в 30-е годы, город получил мировую известность, как колыбель космонавтики. Казенных слов по этому поводу наговорено с избытком и до оскомины.

Стать успешным региональным лидером, в сущности, не сложно, если госбюджет возвращает в область половину заработанных ею доходов. А во времена Госплана героем становился любой местный руководитель, в чью сторону текла золотая река для ВПК с притоком в сторону АПК. Делить и распределять ресурсы – кому ума недоставало? Дай, что отпущено, каждому и про себя не забудь. Разумеется, не забывали. Но как-то не слишком заметно и не широкозахватным методом, как сегодня, при капитализме. При социализме действовала система сдержек и противовесов. Например, при уплате членских взносов партиец ежемесячно знакомился с напоминанием об уме, чести и совести, начертанным в красной книжке. И брал по уму. Не исключалась, возможно, и тень Отца народов, возникавшая по ночам на кремлевских зубцах с наказом: «Воруй, воруй, но помни обо мне!». Может, были другие сдерживающие факторы, только, по крайней мере, в калужской провинции начальство не лихоимствовало. Личные качества Постовалова, Егорова, Павлова, Чиликина (рьяных большевиков) в равной мере, как и строившиеся при них «калужские Черемушки», способствовали устойчивому уважению населения к строгим, но справедливым «буграм». Все местные вожди оттепельной поры родились до и прожили детство до революции, и в их поведении наблюдалось то, что можно было назвать «остаточной интеллигентностью». Блаженные «острова коммунизма» заселяли и обживали дети и внуки сталинского «золотого кадрового фонда» - комсомольское племя современных стяжателей…

Хрущевская реформация ускорила развитие безнадежного дела социализма, но не пресекла процесс негативного отбора кадров. Несмотря на освобождение из тюрем и лагерей значительного людского мыслящего резерва, страна переживала новое великое переселение народов. Не просто из Керчи в Вологду, а из Вологды в Керчь благодаря всеобщей паспортизации. Навстречу друг другу двигались массы. Одни из казахстанского ГУЛАГА, другие на казахскую целину. Одни из городов в деревни («тридцатитысячники»), другие из деревень в города – имя им миллион… Что напоминало нашествие варваров на Древний Рим. Калужские кочевники перенесли типичные избяные нравы в типовые пятиэтажки, и каждая квартира сделалась хатой с краю. Бытовая поножовщина в замкнутом пространстве резко удлинила таблицы милицейской статистики. Мещанская Калуга наполовину стала крестьянской, и, как подметил французский мыслитель XVIII века Гельвеций, «жадность заселила города, вырываясь из деревень».

Поколение нынешних калужских начальников родом из своего босоногого колхозного детства.

Прочтя под домовым номерным знаком - «ул. Постовалова», на всякий случай запомните: он жил для вас, ак для себя. Проходя мимо казенных зданий и частных коттеджей, вы и без слов прочтете: живя, как бы для вас, делаем для себя.

Памятник С.О.Постовалову, заместителю председателя Комитета партийного контроля при ЦК КПСС, возвышается на Новодевичьем кладбище неподалеку от могилы Н.С.Хрущева.

В просторном вестибюле третьего этажа, где размещалось областное управление народного образования, одиноко стоял стол, за которым сидел Алексей Андреевич Егоров, излечившийся от запоя, сильно постаревший и непонятно чем здесь занимавшийся в середине семидесятых годов. Сотрудник института усовершенствования учителей Константин Ярхо, хоронясь за колонну, указал на него пальцем и прошептал:

- От великого до смешного…

И нехорошо захихикал.

 

ЗАПОЛОШНОЕ ЗЕМЛЕДЕЛИЕ

Румяным весенним утром на краю колхозного поля сидели три мужика в позах «Охотников на привале», изображенных живописцем В.Перовым. Мужики поглощали ранний завтрак в виде хлеба, лука репчатого и содержимого консервной банки под названием «Завтрак туриста». «Закусь» лежала на газетном листе, покрывавшем молодую травку. Сообразив на троих, мужчины жевали хлеб, следя за самолетом сельскохозяйственной авиации, который мотался взад-вперед на малой высоте, рассеивая минеральную смесь для подкормки озимых всходов. Может, случайно, но скорее всего из озорства пилот развеял порцию гранул на газету, осыпав мелкими катышками и людские головы. Удаляясь, летчик покачал крылышками: дескать, приятного аппетита. Тогда один из униженных и оскорбленных, председатель колхоза, поднялся во весь рост с бутылкой в руке. Дождавшись очередного подлета аэроплана, предколхоза широко размахнулся и запустил в небеса стеклотарой. Бросок удачно достиг цели: зеленый кукурузник АН-2 кашлянул, зачихал, пыхнул коротким дымком и произвел вынужденную посадку на лугу за озимым полем.

Как выясняли между собой отношения геройский глава колхоза и сбитый летчик, про то газета «Правда» умолчала. Автор фельетона «Самодур и самолет» нацелил огонь критики только на хулиганский поступок отважного посудометчика. О чем же еще распространяться? Отдельный курьезный случай. Флагман партийной журналистики всегда избегал критических обобщений, касаясь неурядиц советского образа жизни. Другое дело – образ жизни американский. В логове мирового империализма всякая мелочь, вроде отсроченного космического старта, бралась на мушку: вот, мол, чего стоит ихний хваленый технический уровень… Между тем, бутылочный снайпер вполне тянул на символическую фигуру русского чудо-богатыря, поджигавшего фашистские танки «коктейлем Молотова», а в мирное время сокрушающего технику посредством выпитой водочной бутылки. Во втором качестве, естественно, он был неприемлем, как стихийный бунтарь против авиации и вообще сельскохозяйственной техники, которая, несмотря на то, что заменяется новой, а новая новейшей, счастья крестьянину не приносит. Не принесла и в годы хрущевского аграрного энтузиазма.

Вот, говорят, в Соединенных Штатах Америки сельское хозяйство очень прочное. Там два миллиона фермеров кормят всю свою сверхдержаву, да еще второй сверхдержаве толика зерна достается. У нас тоже колхозное производство передовое, но временно чуточку отстает. Это сегодня в России живет 25 процентов сельского населения, а в Советском Союзе жило почти 60. Вот и сравните, кому и сколько нужно хлеба для собственного пропитания. Отсюда понятно, почему у нас во все времена принимались продовольственные программы, и даже сегодня остро стоит вопрос о продовольственной безопасности. Совсем недавно, если помните, наш земляк Павел Бурдуков на этом вопросе едва рассудком не тронулся, заседая в Госдуме два созыва; спасибо, электорату – уберег его от третьего срока.

Вообще говоря, продовольственная опасность неотступно шла по пятам триумфального шествия советской власти с 1918 года. Куда советская власть приходила, там немедленно вспыхивала борьба за хлеб, то есть борьба за социализм. Политическая экономия социализма нашла наконец жемчужное зерно: зерно проблемы – в решении проблемы зерна. Будет хлеб – будут масло, молоко, мясо и яйца, сказал товарищ Хрущев. (Будет и песня, поправил товарищ Брежнев, сковырнув товарища Хрущева). Что для успеха надо? Техника плюс передовая технология.

Еще в середине 30-х годов народный академик Трофим Лысенко ставил опыты по выращиванию ветвистой пшеницы. Был лозунг дня: там, где растет один колос, должно расти пять! Пшеница в морозы не раскустилась. Но вот наступила оттепель, и народный академик Лысенко обнаружил новое радикальное средство повышения урожайности – торфоперегнойные горшочки. По велению ЦК КПСС колхозное крестьянство принялось повсеместно лепить питательные стаканчики для огородных семян и кукурузных зерен.

Калужане ваяли пахучие кубики вручную и давильным способом, изготовив пресс-матрицы, похожие на типографскую наборную кассу. Компост состоял из смеси, которую рекомендовал ученый химик-агроном малоярославецкого госсортучастка К.Губин: 20-30% навоза, 40-50% торфа, 10% фекалия либо 20% навозной жижи, оставшиеся доли процента -- дерновая земля и суперфосфат.

Лепят горшочки пионеры и школьники, пенсионеры и прочие околоколхозники, и в ходе социалистического соревнования выясняется: ежели класть в каждый стаканчик по 3-5 зернышек кукурузы по требованию тов.Губина, то надобно будет соскрести дерновую почву со всей поверхности Калужской области и вычерпать из болот весь торф. А откуда взять навоз и жижу? Когда неутешительные расчеты дошли до президента ВАСХНИЛ, а затем до Президиума ЦК КПСС, ваяние горшочков сократилось до размеров ящичной огородной рассады. Социалистическое земледелие переключилось на квадратно-гнездовой метод посадки главной государственной культуры – кукурузы.

Кампания посадки «королевы полей» по новой технологии в нашей области началась с кустовых практических семинаров на заранее подготовленных полевых участках. Спецкор газеты А.Костин прибыл в Мещовский район под вечер накануне показательного посева. В гостиничном домике из пяти или семи комнат корреспонденту отвели «люкс» с двумя койками. Из углового окна была видна нижняя часть мещовского собора, превращенная в склад, над которым по временам слышался слабый бой курантов. Когда совсем стемнело, в номер вошел секретарь обкома А.К.Сургаков. Поздоровавшись, он разделся ко сну и сунул себе под подушку пистолет. Костин полюбопытствовал:

- Алексей Константинович, в Мещовске тоже пошаливают?

Бывшему редактору ирония не понравилась:

- Никто не пошаливает, спи спокойно…

Утром пробудившийся газетчик начальственного соседа не застал, койка его была аккуратно заправлена. Следующая встреча с секретарем обкома по пропаганде тоже была не очень любезной. Заняв место за столиком полупустой в утренний час столовой, Костин заказал по карте «гуляш из гов. -- 2 р.85 коп.» и сто г. водки. Пока официантка канителилась, вошел Сургаков и занял стул напротив спецкора. Черт побери, вот угораздило! Отменять преступный напиток было поздно: деваха уж ставит под нос «лафетник».

- Ого! – произнес, нахмурившись, Сургаков. – С утра начинаем? Ладно, не гоношись. Не выливать же под стол…

Алексей Константинович, знавший изнутри редакционные нравы и, между прочим, сам не дурак «тяпнуть», предупредил:

- В машину с собой не возьму, поезжай с оказией и не опоздай к семинару.

Тогдашний газетчик в бытовом плане мог грешить некоторыми слабостями, но не позволял себе срыва редакционного задания. Фронтовая песня продолжала звучать актуально: жив ты или помер, лишь успел бы в номер… Вариант мирных дней: трезв ты или пьян.

К демонстрационному участку поля собралось человек сорок – колхозные председатели, агрономы, механизаторы, руководители трех или четырех смежных районов. Ровная полевая карта гектаров в десять вдоль левой кромки имела подвешенную на железных штырях мерную проволоку, убегающую в даль загона. Стальная проволока называлась мерной потому, что через каждые 25 сантиметров на ней были укреплены стальные же шарики-узелки. При движении вперед по принципу троллейбуса, узлоуловитель кукурузной сеялки (или картофелесажалки) отщелкивает одинаковые интервалы, открывая одновременно заслонки высевающего аппарата. Три-четыре откалиброванных зернышка равномерно падают в бороздки, образованные сеялочными дисками. Так, по мгновенно придуманной журналистами терминологии, в колхозах начали «гнездить и квадратить» картошку и кукурузу.

Первый блин, а за ним и другие, испеклись комьями. Гладко было в подмосковном Научном автотракторном институте (НАТИ), либо в каком-то профильном КБ крупного завода. Но забыли про тульские, брянские, калужские и прочие овраги, а по ним ходить.

Здесь Костин не может обойтись без некоторого лирического отступления, поскольку в юности был причастен к сельскохозяйственной технике, окончив в годы войны курсы участковых механиков МТС. Сталинское требование замены новой техники на новейшую поставило на дыбы сельскохозяйственное машиностроение. Начать с того, что в середине 20-х годов в Америке были куплены несколько тракторов фирмы «Фордзон», которые были разобраны на части до самого последнего шплинта в Ленинграде. Затем все детали были скопированы и с точностью до микрона изготовлены из наших металлов и сплавов. Так появился «Фордзон-путиловец», а за ним «Фордзон-челябинец». Двигатели имели такую сложную систему зажигания, что полуграмотный Петруша, которого колхозные девушки просили прокатить на тракторе, чаще загорал в борозде, чем катался. В начале 30-х харьковские и сталинградские тракторостроители выпустили двойника американской машины «Интер» (Интернационал) – получились машины, мучившие трактористов чуть ли не ежедневной перетяжкой шатунных подшипников. «Мы с чудесным конем все поля обойдем» – гремел бодрый марш с киноэкранов. Но не сложилась песня об уборочной технике. Жнецы плакали, а не пели. Испытание временем выдержала более или менее жатка-самосброска. Даже среднее поколение деревни помнит прерывистые трехкрылые взмахи граблей на конной тяге. Но вот кто полностью оправдал свое название, так это жатка-лобогрейка. Человек торчал на железном дырчатом сиденье и длинной палкой сбрасывал срезанную массу так, чтобы она ложилась на стерню порциями, удобными для баб-вязальщиц, идущих вслед за лобогрейкой. А еще чудней была жатка-сноповязалка. Тянул ее трактор с приводом – так называемым валом отбора мощности, который приводил в действие сноповязальный аппарат. Точнее говоря, должен был приводить его в работу, что получалось редко. Сжатая злаковая культура по ходу машины спрессовывается в отдельные букеты и тут же перехватывается по поясу особым шпагатом; шпагат называли «манильским», доставляемым в СССР черт знает откуда, должно быть, с Манильского архипелага. Очень скоро сноповязалки сделались хламом. Настала очередь комбайнов. Это были воронежские, тульские и еще чьи-то прицепные «Коммунары», с первых же сезонов прозванные «гробами с музыкой». Перед войной появились газогенераторные автомобили и тракторы, которые, по слухам, неплохо прижились на лесоповалах в тайге, но в лесостепной зоне быстро превращались в металлолом.

Не было в мире ничего хаотичней (и потому расточительней), чем социалистическая индустриализация в СССР. Человеческий фактор не принимался при этом в расчет и мстил за это низкой производительностью труда. К этому надо прибавить традиционное российское разгильдяйство, «предками данную, мудрость народную», как иронично сказано в михалковском тексте александровского госгимна.

Вернемся на мещовское поле. Трактор «Беларусь», попыхивая выхлопным дымком, ожидал команды вперед. Закончив вступительную речь, главный инженер «облупрсельхоззага» (такое причудливое название имело тогда нынешнее областное министерство сельского хозяйства) Василий Иванович Ямин поднял руку. Агрегат начал ходко удаляться от проезжей дороги. Натянулась мерная проволока, потянулись борозды от сеялки, подтянулась и зашагала по ним толпа. Минут через десять в левом боку сеялки что-то крякнуло, и два парня сеяльщика враз закричали с подножки: «Стой!». Заело узлоуловитель. Машину подали назад. Сеяльщики, стараясь не материться, еще несколько раз восстанавливали механизм под аккомпанемент посторонних советов и указаний.

Шагов через сотню скверная проволока напряглась и, выдернув из почвы штырь, змеей улеглась на поверхности поля. Понадобилось бежать назад для более основательной натяжки. Затем отказал вал, открывающий заслонки – получился огрех длиной в несколько метров… По мере продвижения агрегата к концу километрового загона росли раздражение сеяльщиков и ропот толпы. Мещовский кустовой семинар, как и ему подобные, стал напоминать похоронную процессию, которая закончилась погребением мерной проволоки, затем приказала долго жить и сама квадратно-гнездовая геометрия, а за трактором пошла рядовая сеялка. Королева полей вырастала без затей, достигая возраста юности в зеленом наряде, а в благоприятные годы – початков молочно-восковой спелости. Газета «Знамя» благовестила:

Кукурузные початки

И питательны, и сладки –

И для супа, и для каш,

А особо на фураж.

Партия и правительство не останавливались на достигнутом успехе. В повестку дня очередного пленума ЦК была поставлена сплошная химизация колхозного полеводства на основе ликвидации травопольной системы земледелия. Малоярославецкий агроном-алхимик К.Губин вылил в местную прессу новую реторту практических рекомендаций. Ядохимикаты выступали на сей раз в роли стимуляторов роста культурной растительности. Яды обладали волшебным свойством изводить на корню сорную траву, насекомых вредителей, притом совершенно не трогать съедобные культуры и даже способствовать их буйному произрастанию. Агрочудо!

Гербициды направленного действия, как выяснилось поздновато, обладали еще и эффектом замедленного действия. Они вышли из-под контроля и начали травить все, что шевелилось под ветром, ползало по листьям и порхало в воздухе. А также плавало в водоемах. Низко летающие бипланы АН-2 засекали в полетных картах досрочно пожухшие лесные массивы, лопнувшие по швам белые кули с разноцветной отравой, рассыпанной по дорогам. Чудесница-химия прогулялась по области затратно-нитратной эпидемией, благодаря чему овощи навсегда потеряли свой природный вкус, а картошка, нежно называвшаяся «синеглазкой», утратила и цвет глазков, и блеск кожуры, и паровой аромат рассыпчатой «бульбы». Картофелем называются теперь пятнистые, уродливой формы шарики с запахом стойла, мгновенно темнеющие на разрезе.

К концу 50-х по воле неистового верховного земледельца на пьедестал почета по обе стороны Королевы поднялись Горох и Свекла. Вместе с кукурузой бобовые и пропашные культуры образовали триумвират, призванный поднять урожайность колхозных и совхозных полей. На помощь административной фантазии выплыли из древности три кита, которые держали на своих спинах земной диск. В соответствии с учением Никиты Хрущева о высших и низших растениях и биологически неполноценных культурах (это были овес и травы) от них требовалось очистить жизненное пространство.

Королевская рать вторглась в пределы Калужской области. Председатели колхозов -- травопольщики избрали тактику партизанской борьбы. Они, как писала газета «Знамя», притаились. По периметру полевых карт были созданы каре из кукурузных полос, маскировавших и защищавших посевы клевера и тимофеевки. Против «овсопоклонников» открыла беглый сатирический огонь печать - самое дальнобойное орудие партии. Прямой наводкой палил по овсам и травам стихотворец-фельетонист Борис Обновленский – сын калужского дворянина, ставший одним из подручных ленинской партии.

Трехлетняя война закончилась вничью по причине истощения фантазий и посевных площадей.

Оставив растениеводство на попечение королевы полей, Никита Сергеевич круто повернул КПСС лицом к животноводству, ибо и на этом фронте обозначился жуткий пробел. В 1958 году по сравнению с 1950 резко упал экспорт всех видов продовольствия при одновременном росте ввоза продуктов из-за границы: мяса и мясных продуктов -- более чем в три раза, масла растительного -- почти в 12 раз (подсолнух попал под плуг), а свежих ягод и фруктов – в 330 раз! В связи с этим была поставлена задача -- догнать Соединенные Штаты Америки по производству мяса, масла и молока на душу населения. Подробности стратегического замысла Никита Сергеевич обнародовал в конце мая 1957 г. на совещании работников сельского хозяйства северо-западных областей России:

- Буржуазные идеологи нам говорили: что же вы коллективизацию провели, а колхозники со своих огородов поддерживают город и продают продукцию. Они этим подчеркивали слабость наших колхозов. Этот клин мы выбьем теперь из рук противников! (Бурные аплодисменты).

Первую кувалду для вышибания клина поднял Алексей Ларионов – первый секретарь Рязанского обкома КПСС. В начале 1958 г. со страниц «Правды» рязанцы бросили Америке вызов: утроим за один год производство мяса! Утрем нос Эйзенхауэру! Рязанская область получила авансом орден Ленина. Калуге, увы, ничего не оставалось делать, кроме перепечатки красочного плакатного призыва:

Дать обещанье – не пустяк.

Побольше творческих дерзаний!

Держать умейте слово так,

Как это делают в Рязани.

Издревле прозванные кособрюхими, земляки Циолковского и Есенина, открыто и не смущаясь, делали под себя. Они забили на мясо весь приплод 59 года, большую часть молочного стада, а также быков-производителей. Вместе с закупленной у населения скотиной и школьными кроликами набралось 150 тысяч тонн убойного мяса – три обещанных годовых плана. Руководитель Рязанской области Алексей Ларионов был удостоен золотой медали «Серп и молот» Героя социалистического труда. Затем через несколько месяцев покончил с собой, не в состоянии повторить аналогичный подвиг в 1960 году. Калуга, к своему счастью, позорно не выполнила взятых на себя повышенных социалистических обязательств.

 

ПЛОДЫ ПРОБУЖДЕНИЯ

В жизни Костина было единственное в своем роде сновидение. Он сидит на стуле в коридоре казенного дома, напомнившего Тульское управление МВД, куда однажды вызвали его, сельского культработника, свидетелем по одному уголовному делу. Из дальнего темного угла к ожидавшему приблизился мужчина в черном костюме, в котором Костин узнал редакционного сослуживца, года два назад умершего. Встав вплотную, лицом к лицу, бывший коллега о чем-то стал говорить, но, посмотрев ему в глаза, Костин с ужасом произнес: «Ты же умер, я вижу тебя во сне!». Черный человек стушевался, растаял; болезненное ощущение охватило Костина, мучительно захотевшего выбраться из сна в явь. Это было похоже на выкарабкивание на поверхность воды со дна озера, куда угодил один раз журналист Костин, спьяну прыгнувший в водоем с верхней площадки спортивной вышки посреди города Кирова Калужской области. Испуганный «глубоководным» сновидением, Костин наконец очнулся в туристской палатке ранним росистым утром; за откинутым пологом чуть дымился ночной костер, с реки доносились голоса купающихся, лучи низкого солнца еще не упали на синюю-пресинюю речную излучину. Умиротворение возвратилось в душу, но, увы, подсознание Костина незаметно переплыло из одного сна в другой – из мрачного в лучезарный…

Автор не принадлежит к числу мудрецов и толкователей снов. По привычке к грубым метафорам он просто сравнил «нижнеэтажный» сон со сталинским периодом своей жизни, а «верхний» сон – с хрущевским, хотя и веселым, но все равно иллюзорным временем. Пятидесятые годы резко пополам разломились на одной дате. 25 февраля 1956 года Костин, сидя в актовом зале Московской высшей партийной школы, тщательно выводил в своей «философской тетради» заглавие очередной лекции: «Марксистско-ленинская теория классов и классовой борьбы». Затем в этой же аудитории прозвучал текст закрытого доклада Н.С.Хрущева о культе личности Сталина и его последствиях. «Откровение от Никиты» символично произошло в первый день весны 1956 года.

С этого дня сознание провинциального газетчика стало ущербным. Это состояние четко отобразил впоследствии поэт Тимур Кибиров:

Очень Сталина ты ненавидишь,

Очень Ленина любишь, дурак.

Провинциалу, вроде, простительно, но кто из столичных интеллигентов не ходил тогда в дураках? Поумнение растянулось на 35 лет, начавшись романом В.Дудинцева «Не хлебом единым» и шатровскими пьесами о Брестском мире и Владимире Ильиче, который звал зрителей в социализм «дальше, дальше и дальше», ибо только «так победим!». Дальше настала и пошла пора «шестидесятников», «узников совести», политических изгнанников, «перестроечников», демократов первой волны… Кому сегодня нужны эти «васьки»? Вы чё, старичьё? Все покрылось травой забвения в обществе развитого потребления.

Автор плевать хотел на трюизм «времена не выбирают, в них живут и умирают». Он не может простить тех, кто его подло надул по жизни. Он считает, что массовое физическое истребление инакомыслящих еще не самое большое преступление коммунистической власти -- досрочных покойников тоже долго не помнят. Главное преступление большевизма – тотальный обман многомиллионного народа, который, впрочем, и сам обманываться рад.

А тот обманный материал, который печатался в советской прессе и, в частности, в годы оттепели, нельзя пересказать современными речевыми средствами, эти сочинения не поддаются изложению, их надо только цитировать. Вот несколько самих за себя говорящих текстов.

 

КЛУБ ДЯДИ СЕРЕЖИ

По деревне Некрасово идет статный пожилой мужчина в рыжем ватнике. Он несет под мышкой афиши. Если развернуть их, то можно прочитать: «В клубе дяди Сережи по средам, субботам и воскресеньям – посиделки. В программе песни, танцы, пляски, игры, открыт карточный стол. Граждане в нетрезвом виде и дети любых возрастов не допускаются. Плата за вход 1 рубль». Так при отсутствии избы-читальни в колхозе имени Мичурина Ромодановского сельсовета Калужского района организовался частный «Клуб дяди Сережи», т.е. клуб С.Т.Алешина. Вывески такой нет, но этот гражданин мечтает о ней. Мечты, конечно, несбыточны. «Частный клуб» – не правда ли, странно слышать такое словосочетание? Но стоит пройти на край деревни, чтобы услышать гармошку, издающую непривычные для этого инструмента «буги-вуги». В избе дяди Сережи в страшной тесноте толкутся танцующие с пением нецензурных частушек. Вторая комната отведена для игр в козла и подкидного дурака. Иногда даже показывают «кино» – диапозитивы через видеоскоп. И, как ни странно, районные организации мирятся с существованием этого «клуба», как допотопного ящера в наши дни. («Молодой ленинец», 1957).

 

КОРОСТА

По вечерам в парке кинотеатра «Центральный» вовсю надрывается динамик, спрятанный в листьях деревьев. Там крутят пластинки с танцами «твист». Под эту поросячью музыку на деревянном помосте приплясывают пары – девушки со «стилягами», одетыми по последнему визгу моды: узкие брюки-дудочки, туфли на толстой платформе, попугайской расцветки галстук. Вот парень с длинной шевелюрой, тоже по моде, кривляется перед партнершей. Кто он? В комнате комсомольского штаба, куда привел его патруль, выясняется: это Виктор Демидов, модельщик завода «Трансмаш». «А что тут такого особенного, говорит он, все так танцуют». Среди задержанных комсомольским патрулем – подростки из 9-й школы, зооветтехникума, медицинского училища и других учебных заведений Калуги… «Стиляг» презирают все. Это короста на теле здоровой армии советской молодежи, и болезнь занесена к нам тлетворными ветрами с Запада («Знамя», 1958).

 

КАК ПОГАСИЛИ «ФАКЕЛ»

Комсомольский клуб этот затеяла группа инициативных ребят, и о его открытии в Калуге оповестила молодежная газета. При клубе «Факел» начали действовать театральная студия, фотостудия, совет путешественников. Рекламный плакат изображал шаржированные фигуры альпиниста, актера, фотографа. И вдруг -- известие: закрывается клуб. Не понравился он товарищам из горкома и обкома комсомола, а за что – непонятно. Секретарь горкома ВЛКСМ Виктор Круглов говорит: слишком большую самостоятельность проявили инициаторы, не оформили совет клуба решением бюро горкома, не согласовали проект устава. Возмутилась и первый секретарь обкома ВЛКСМ О.Сазонова: «Что это они там придумали?». Их поддержал секретарь Калужского горкома партии тов.Павлов: организаторы клуба хотят де избавиться от комсомольской опеки, а клуб будет дурно влиять на молодежь. Бюро горкома комсомола решает: клуб закрыть, а название «Факел» забыть! Секции распределить по другим объединениям. Это не просто трусость, а трусость особая. Б.Панкин, спецкор («Комсомольская правда»,1956).

Критика снизу – это яд, сверху – это лекарство. Местным властям вменялось в обязанность принимать «лекарство», т.е. перепечатывать критику в свой адрес только из «Правды». Так сказать, наружно. Бальзам от «Комсомолки» нужно было проигнорировать, но «Молодой ленинец» перелил его на свою страницу. Реакция последовала быстро; редактор «молодежки», поэт и романтик Николай Панченко был заменен обкомовским партпослушником А.И.Максаковым. Газета, в которой блистали начинающий Булат Окуджава, фельетонисты и карикатуристы, сделалась еще более барабанной, чем была, только гораздо худосочней. Что и требовалось обкомам и горкомам партии и комсомола.

Нельзя сказать, чтобы сотрудники двух областных газет тесно между собой дружили. Установился некий нейтралитет профессионального взаимопонимания: вы сами по себе, а мы сами с усами. «Молодые ленинцы» и «знаменцы» обменивались приветственными взмахами кружек пива, встречаясь в городском парке. Водку же пили по отдельности – каждая теплая компания в своей конторе. Во всех редакциях страны, от флагманской «Правды» до бесчисленных районных «правд», «знамен», «лучей», «ильичей» местом потребления спиртных напитков во время рабочего дня служила фотолаборатория. Молодежь, как и ее воспитатели, не стояла в стороне, о чем свидетельствует личное участие автора в «виноприятиях» «Учительской газеты» и «Пионерской правды».

Обычно во второй половине дня дверь фотолаборатории приоткрывалась лишь по кодовому стуку. На прочие подозрительные звонки и стуки раздавался недовольный, приглушенный пищей во рту, окрик: «Проявка!». И сам редактор почтительно отходил от таинства, несмотря на мелькнувшую догадку. Впрочем, обед с возлиянием не был редкостью и при свете дня. Инициатор прятал в боковой карман шариковую ручку и возглашал:

- А что, господа, не выпить ли нам водки?

- Интересное начинание, между прочим, - отзывался визави, складывая в ящик стола письма и жалобы трудящихся.

Сколачивался кружок проголодавшихся из трех-четырех платежеспособных тружеников пера и одного, редко двух нахлебников -- «до получки или гонорара». Должник, как правило, выдвигался вперед, чтобы застолбить пару столиков в полуподвальном ресторанчике гостиницы «Ока», талантливо прозванном «Поддувало». Посланцу (чаще всего им оказывался сотрудник промотдела Виталий Бобров) удавалось закрепить удобные места у стены под вытяжным вентилятором. «Бобер» прочитывал меню, но непременно переспрашивал официантку:

- Надя, что у тебя есть?

На что полногрудая Надя, склонившись над скатертью с записным блокнотиком, неизменно отвечала: «У меня все есть».

Обслуживающий персонал «Поддувала» многие годы приятельствовал с газетчиками. Но не настолько, чтобы они игнорировали транспарант над буфетной стойкой: «Приносить с собой и распивать спиртные напитки воспрещается». Поэтому первые сто граммов законно осушались с ресторанной наценкой. Перед вторым блюдом графин наполнялся «сучком» или «белой головкой», доставляемыми из углового гастронома №15 все тем же «Бобром» либо «дедушкой Свиридом» - ветераном Великой Отечественной войны. «Сучком» устойчиво звалась водка, якобы изготовлявшаяся из опилок, по цене 21 р.20 к., госцена «белоголовой» - 27,72 (до изменения масштаба стоимости рубля в 1961 году).

Дружба дружбой, но если у «знаменцев» вдруг недоставало суммы для полного расчета, Надя и Аня требовали оставить в ресторане относительно трезвого заложника. В качестве такового спецкор Виталий Бобров был уже непригоден. Он бунтовал, не желая быть дольше мальчиком на побегушках и посиделках. Соглашался отбывать полуторачасовой срок до своего выкупа редактор военно-патриотической страницы «Звезда» Анатолий Васильевич Свиридов. Мир праху обоих.

«Поддувало» было местом дружеских попоек «шакалов пера» с мастерами кисти из «Царапкоопа» – так на цеховом жаргоне именовалось калужское отделение Союза художников. Живописцы носили и безропотно сносили прозвище, данное их мастерской за штамповку сухой кистью портретов руководителей партии и правительства. Все они были на одно лицо при одинаковых галстуках, за исключением дамы, приятной во всех отношениях – Екатерины Фурцевой, ткачихи, которую Никита Сергеевич сгоряча сделал членом Президиума ЦК КПСС, а затем бросил на руководство министерством культуры. Состав членов ПБ менялся, и набившие руку художники не сидели без дела, хотя часто сидели без денег. Царапанье все же не мешало бравым ребятам писать и «академические» полотна в духе социалистического реализма.

Среди мастеров карандаша и кисти выделялись Никифор Ращектаев и Рэм Курчик. Обоим «большим оригиналам» было в ту пору немного за тридцать. Они подрабатывали на пару в молодежной газете и свои карикатуры подписывали: «рис. НАРО». Попеременно испытывали «кризис жанра», наиболее наглядный у представителей данного вида творчества.

Оттаивали в хрущевскую годину и калужские композиторы-песенники, из которых дольше всех оставались на слуху Е.Бычевский и А.Девицкий. Только областной драматический театр, и до оттепели блиставший артистическими именами Ф.И.Майского, С.Н.Сладкого, В.И.Никитиной, Т.Б.Валасиади и других любимцев публики, продолжал величественное плаванье навстречу своему 200-летнему юбилею. Пожалуй, только впервые за свою историю театр предоставил слово местной драматургии. Правда, только один из них был профессионально подготовлен в литературном институте – Владимир Нарожнов. Его сатирическая комедия «Приятный парень» продержалась в Калуге и на выездах два сезона – в 55-м и 56-м годах. Подвизались на сцене и самодеятельные, близкие к театру драматурги – М.И.Кучерова, К.Б.Бедлинский, но с меньшим успехом. Несколько лет подряд упорно пробивал к показу свою пьесу новый редактор «Знамени» А.П.Бекасов. Он рассчитывал на то, что движущими силами к заветной премьере станут действующие лица его драмы – Ленин, Горький, Луначарский и иже с ними. Худсовет театра при чтении цитат из их творений, разбитых на диалоги и ремарки, хмыкал, мекал, чесался, повторяя почти дословно Ильфа и Петрова:

- Пьеса, конечно, заунывный бред, но автор – кандидат в члены бюро обкома партии. И потом тут в конце ясно сказано: «Это есть наш последний…».

- И решительный?

- И решительный. Черт его знает, ставить или не ставить? Вот в чем вопрос. Мы же распугаем зрителя…

Сочинение так и не увидело света рампы, несмотря на то, что редактор стал членом бюро обкома КПСС.

Местечковую «башню из слоновой кости» имели калужские литераторы. Сперва это было издательство газеты «Знамя», потом – самостоятельное книжное. Во главе их сменяли друг друга партийные идеологи. Предпоследним в хрущевском десятилетии был Сергей Иванович Сорокин, пересаженный со стула замредактора «Знамени». Сергей Иванович, или «Сюня», как его звали заглазно, в рабочее время предпочитал пить на отшибе от площади Ленина, в ресторане станции Калуга-1. Редактор областного книжного издательства, по свидетельству его милейшей супруги Веры Ивановны, в жизни не прочел ни одной книги, хотя сочинял рифмованную патетику и стихотворные экспромты.

Писатели и поэты вкусили первоначальной известности еще в первом номере альманаха «Литературная Калуга» (1952), который открывался портретом отца народов и здравицей Михаила Исаковского:

Великий вождь советского народа,

Мы с вами вместе всюду и всегда –

И в годы войн и воинских походов,

И в годы мира, мира и труда.

И т. п.

Последовавшие затем оттепельные выпуски мало чем отличались от первого. Как всегда, провинция не посмела дерзнуть на крамолу по образцу «Литературной Москвы», напечатавшей в 1954-м рассказ А.Яшина «Рычаги». Партийная критика ощетинилась: как посмел автор, известный поэт, изобразить в художественном произведении лицемерие колхозных коммунистов? Мало ли что плохого бывает в действительности. В литературе такого не должно быть! Оттепель – на здоровье, но без слякоти. Вряд ли калужские «художники слова» знали о существовании, помимо Главлита, Комиссии ЦК КПСС по вопросам идеологии, культуры и международным партийным связям во главе с М.А.Сусловым. Со сталинской зимы в каждом творце глубоко сидел внутренний цензор, и его присутствие чувствовалось на каждой странице печатных изданий. Писатели и очеркисты пробавлялись производственными конфликтами новаторов с консерваторами, сусальными портретами положительных героев. Поэты стряпали стилистически грамотную гражданскую лирику.

Костину довелось послушать один раз стихотворные монологи начинающего Стасика Куняева. Было это в одном из номеров гостиницы «Ока» в присутствии нескольких любителей словесности. Газетчика поразила способность молодого человека без устали наизусть шпарить километры рифмованных строк. Стихи в большом количестве -- штука непереносимая. Станислав вязал их, как безразмерный чулок, в котором не было ни узелка, ни шовчика, способного зацепить сознание чем-нибудь новым, оригинальным. Наш почетный земляк и на заре юности не был уличен в подражательности, он по-своему самостоятелен, как и самодостаточен в ряду таких стихотворцев, каким был старик Степан Щипачев, а теперь является на российском радио Андрей Дементьев. Поэзия тут, как говорится, не ночевала, ежели ценить оную по гамбургскому счету или по льва-толстовскому: «Поэзия либо прекрасна, либо ее нет совсем».

Тоже один раз удалось послушать Булата Окуджаву в калужской квартире его тогдашнего друга Николая Панченко. Это было еще не вполне пением, а скорее речитативом под гитару. В нем звучали отголоски модных в то время «рюкзачных» мотивов с грузинской напевностью, что создавало ощущение новизны, возможности дальнейших открытий в самобытном лирическом жанре. И это произошло в скором времени.

«Знаменцы» не участвовали в литературном объединении при «Молодом ленинце», где Окуджава был признанным консультантом. Он не любил вспоминать свое творчество во время вынужденного калужского перепутья между Кавказом и Арбатом – его отечеством и его религией. Между тем, наш транзитный город пропустил через себя добрую сотню интересных постояльцев только за одно оттепельное десятилетие. Проникнувшись милым очарованием одноэтажной Калуги, «инженеры человеческих душ», а также промышленности, транспорта и строительства, деятели науки, артисты и журналисты наливались тоской чеховских трех сестер. В Москву! В Москву! В первую очередь, разумеется, в столицу рвались высланные из нее москвичи, для которых Калуга была завершающим трамплином в беге из мест не столь отдаленных после освобождения. У нас ожидали разрешения на въезд писатели Олег Волков и Семен Гехт, журналист Л.С.Ваксман, подписывавший свои фельетоны в «Знамени» фамилией Ваксов и бывший одно время кумиром Костина. Тяга гостей влекла за собой и туземных жителей, мало кто хотел вечно оставаться в колыбели космонавтики. Имена интересных людей, оставивших определенный след на предприятиях, в учебных заведениях, в журналистике, во внешнем облике города, ничего не скажут нынешним, собою озабоченным калужанам.

Временные постояльцы выпорхнули, как птицы из клетки. А вот коренного калужанина А.К.Сургакова попросили в столицу по-тихому удалиться. Отставка случилась после того, как секретарь обкома партии по пропаганде допустил политическую близорукость: благословил выход в свет недопустимо вредного общественно-публицистического и литературно-художественного альманаха «Тарусские страницы» (1961). Старожилы Калуги и книгочеи помнят местечковый скандал с этим изданием, в итоге которого лишился должности директор Калужского книгоиздата С.И.Сорокин, а окскую щуку бросили в Москва-реку: Алексей Константинович Сургаков стал главным редактором журнала МВД «К новой жизни». Это отраслевое издание печатало криминальные детективы и содержало внутри блок страниц, помеченный перфорацией с грифом «Вырежи и прочти заключенному». У зэков журнал шел под названием «Солнце всходит и заходит».

Что же касательно «Тарусских страниц», то приведем о них малоизвестный отзыв Александра Твардовского – автора «книги про бойца» и тогдашнего главного редактора журнала «Новый мир»:

- Знаю, читал. Дешевая провинциальная фронда... Да-да, есть там и хорошие вещи. Цветаеву мы бы и в "Новом мире" напечатали.

Время, отец истины, подтвердит правоту сказанного для тех, кто нынче возьмется перелистать те страницы, что маловероятно.

Но, быть может, читателю покажется любопытным то, что представляла из себя советская журналистика? Тогда А.Костину и карты в руки.

 

ВЫВЕРТУАЛЬНАЯ ПЕЧАТЬ

При советской власти жить было легко. Можно даже сказать, безмятежно. Утром ребенок встал -- мама за ручку ведет его в «Тополек» или в «Синюю птицу». Ребенок подрос – сам топает в школу. Еще подрос – прямая дорога в техникум, в вуз. От двух до пяти – дармовые игрушки, от шести до восемнадцати -- несколько рублей на стабильные учебники, подольше – на форменные передничек, курточку, картуз с кокардой, костюм свободного покроя. А там – в заводской цех, на колхозное поле, в государственное учреждение. Безработица – это у них, у нас – требуются, требуются, требуются, а одиноким предоставляется общежитие. Не понравилось в КЭМЗ – теки в КЗАМЭ, не по душе КЗАМЭ – шагай в КЗТА. Эх, да зачем перечислять дальше блага, коими пользовались 75 процентов советских граждан? Нормальная жизнь простого человека схематично изображается еще проще:

РОЖДЕНИЕ.

ЯСЛИ.

ДЕТСАД.

ШКОЛА.

АРМИЯ.

ВУЗ.

РАБОТА.

СЕМЬЯ.

ДЕТИ.

ВНУКИ.

СМЕРТЬ.

ПОХОРОНЫ.

ЧЕРВИ.

РЫБАЛКА.

Глядя на поплавок, слегка подпрыгивавший на водной ряби, Костин воссоздавал в памяти лесенку существования обыкновенного индивида, увиденную в каком-то журнале. С лодочной кормы, дымя сигаретой, наблюдал за тремя своими удочками Петр Сергеевич Жаворонков. Это был флегматичный с виду, но очень деятельный и обязательный сорокалетний собкор газеты «Знамя» по Людиновскому, Кировскому и Куйбышевскому районам. Просидев с полчаса на носу лодки посреди озера Ломпадь, калужанин сообщил приятелю:

- А я уже сочинил на тебя эпиграмму.

- Ну?

- Учтя указанья обкома, а также ошибки друзей, он славит деянья горкома и ловит на муху язей.

Петр обиделся:

- Во-первых, язи на муху не ловятся, да и на червя мне не попадались…

Он не успел сказать, что во-вторых, сделав движение, будто у него клюнуло, и промолчал. Еще «часа через пол» Костин нарушил молчание:

- Петь, какого х... мы зря тратим время? Вон на берегу мужик рыбой торгует, пять рублей кило. Животрепещущая! Подгребем?

- Тьфу! – взорвался Жаворонков. -- На хрена ты просился со мной на озеро?

И оба корреспондента смотали удочки.

Работа в газете – та же рыбалка. Охотничья страсть либо есть, либо отсутствует. У двух приятелей выходило наоборот: томившийся на рыбалке Костин активничал в печати, заядлый рыболов Жаворонков тянул корреспондентскую лямку в ожидании пенсии. Не дождался: уцелевший на войне, Петр Сергеевич погиб в дорожной аварии зимой 1979 года.

Книжный человек А.Костин с детства заболел сочинительством. Первая напечатанная заметка за его подписью памятна ощущением восторга. Последние при советской власти статьи вызывали чувство тоскливого ужаса. Где-то в середине 60-х среди обычных блокнотных записей встряла отчаянная: «Впечатление таково, словно из жизни выдернут какой-то главный стержень, механизм продолжает крутиться по инерции и непременно должен заклиниться». И через несколько страниц: «Надо уходить из редакции, весь исфальшивился, но куда?». На счастье, выручила одна из центральных отраслевых газет, благодаря чему Костин пересек страну с Заполярья до Крыма и от Риги до Куляба на Памире. Высокая должность – редактор отдела, член редколлегии, секретарь редакционной парторганизации… Спотыкаешься о навоз, а пишешь про золото. Восемь лет… По вечерам, оставаясь один в кабинете дежурного по номеру, Костин ходил от стола к двери, как зверь в клетке, копил во рту комочек слюны и выстреливал им в портрет М.А.Суслова, члена Политбюро ЦК КПСС, главного идеолога СССР. Слюна успевала испариться на рамочном стекле под прямым лучом раннего солнца. Возвращение со скандалом в Калугу, несколько месяцев прерванного рабочего стажа; перспектива сидеть в чужих конторах (пробовал) – еще отвратительней; наконец, удовлетворение и умиротворение в должности редактора заводской многотиражки. Два года в рабочей среде -- лучшая, очистительная пора во всей костинской 35-летней карьере советского газетчика.

Партийная журналистика, ставшая достоянием истории, еще не стала предметом научного исследования. По-видимому, придет очередь, когда у нас появятся настоящие, а не фантомные политические партии, которые обзаведутся своими печатными органами. Полноценными в смысле предмета изучения остаются коммунистические издания. Да и как им таковыми не быть. За их плечами вековая традиция обработки массового сознания. Главная отличительная особенность бумажной прессы коммунистов – созданная ею задолго до появления компьютера виртуальная реальность. Или, если позволено так выразиться, «вывертуальное» изображение действительности: на плоскости листа одна жизнь, на поверхности земли – иная, придуманная, навязанная читателю партийная жизнь. Кстати, и материалы под такой рубрикой больше высасывались из пальца. Такой эта пресса была всегда, не исключая хрущевского разгуляя. О том, как реагировал читатель глубинки на газетные грёзы о земле и небе, невольно свидетельствовал собкор «Знамени», несгибаемый партиец Иван Синицын:

«Почтальон заходит в правление колхоза имени Ленина с пачкой свежих газет. Не поднимая головы, бухгалтер Абашин привычным движением откладывает ее на нижнюю полку шкафа. Там, ни разу не развернутые, стопами лежат у него сентябрьские, августовские, июльские номера газет.

Колхоз "Заветы Ильича". Картина та же, с той лишь разницей, что тут газеты направляют не на нижнюю, а на верхнюю пыльную полку.

Один из крупных населенных пунктов района - Ловать. Тут у шкафа сидит председатель сельсовета Вера Рыбкина, и тоже ни разу не развернутые газеты лежат у нее стопами, но под замком...

- Земля истощена, удобрений не хватает, -- твердит председатель колхоза имени Ленина Митрофанов, у которого урожаи стоят на уровне 3-4-х центнеров. А ведь давно уже открыты против этого прекрасные средства: академик Лысенко продолжает рассказывать в газетах о спасительных средствах для таких колхозов, как тот, которым руководит Митрофанов. Но он не изволил их видеть...

И так - по всему Хвастовичскому району. (1955)».

Партийная пропаганда не обладает глубиной анализа, так как построена на догматах. Ложь всегда поверхностна, поэтому ее изготовители справлялись с работой легко, имея узкое идеологизированное образование или не имея никакого. В провинциальной газете мог служить любой, страстно желающий видеть свою фамилию в шрифте, поэт-графоман либо отставной партаппаратчик. Вовсю свирепствовала правка рукописных, машинописных и набранных текстов. Неумение писать не служило препятствием получению должности литературного сотрудника. Иные и за долгие десятилетия не научились грамоте, что не мешало заведовать отделами и получать награды по линии Союза журналистов СССР.

Впрочем, о послеоттепельной поре в печатных СМИ автор, если даст Господь, вспомнит в следующий раз.

Константин АФАНАСЬЕВ.