У
стариков обычно слаба память на числа и даты, но достаточно свежа на лица и
фамилии. Лет семь назад, когда еще не угас интерес к раскапыванию советских
могил и завалов, я спросил у нескольких старожилов железнодорожной станции
Суходрев, помнят ли они громкое расстрельное дело, прозвучавшее в конце 1937
года в тихом пристанционном поселке? Из десятка спрошенных
не ответил никто. Только одна пожилая женщина при упоминании фамилии Чубаров
припомнила:
- Тогда были
враги народа.
Петр
Иванович Чубаров, тогдашний председатель Детчинского
райисполкома, фигурировал на процессе как подсудимый номер один. С ним рядом на
позорной скамье в районном доме культуры сидели девять руководителей местного
низового звена. 15 – 16 ноября 1937 года выездная коллегия Тульского областного
суда разыгрывала спектакль под заглавием «Дело о контрреволюционной,
вредительской, троцкистско-бухаренской организации в Детчинском районе». Постановка была своеобразным
подведением итогов сельскохозяйственного года. Что-то вроде районного
партхозактива под дулами винтовок.
Итоги года и
в самом деле были плачевны. С начала коллективизации колхозы района не получали
более 6 – 8 центнеров зерна с гектара. То же было и на этот раз. Картофельная
уборка попала под дожди и слякоть, сено, правда, успели накосить достаточно.
Своеобразие сезона было в том, что Детчинский район
проводил весенне-посевную кампанию, находясь в административном подчинении
Московской области, а уборочные работы - в составе Тульской области.
В
начале октября бюро Детчинского райкома ВКП(б) рассмотрело итоги уборочной кампании в присутствии
уполномоченного обкома партии. «Большевистская самокритика» обрушилась на
руководителей района, но оргвыводы были сделаны лишь в отношении председателя
райисполкома: П.И.Чубарова сняли с работы. На этом все бы могло закончиться. Не
в первый и не в последний раз «снимали стружку» с партийцев во многих районах.
В Детчине было по-другому. Тульский уполномоченный
возвратился в свой город и доложил о результатах своей командировки исполняющему
обязанности первого секретаря обкома ВКП(б)
В.И.Сойферу. Однако к тому времени непартийные руководители распоряжались
судьбами подчиненных им кадров. С июня месяца, после расстрела военачальников
во главе с маршалом Тухачевским, власть на местах перешла в руки НКВД. Главный
тульский «ежовец», он же член бюро обкома партии,
раздраженно и гневно указал уполномоченному на политическую близорукость. Не
распознать в Детчине банду диверсантов и вредителей –
явная потеря бдительности, если не сказать больше.
Канва
последующих событий знакома многим: фабрикация уголовного дела, суд, кровавая
расправа… Именно поэтому нынешние коммунисты негодуют:
сколько можно твердить о том злосчастном времени? Ведь историки на нем
зациклились!
Это верно.
Но вся беда в том, что цикл еще не закончился. Но об этом несколько позже, а
сейчас вернемся в Детчинский РДК. Дело местных
«вредителей» было звеном в цепочке аналогичных процессов над сельхозниками. Хотя урожай 1937 года в целом по стране был
очень хорошим, однако, до заявленной И.В.Сталиным «контрольной цифры» в 7 – 8
миллиардов пудов хлеба было еще далеко. И уже с конца лета начались
инсценировки судебных процессов в ряде районов Московской области: в Малинском, Рузском, Лотошинском, Павлово-Посадском… Местное руководство обвинялось во
вредительстве, в пособничестве троцкистам, бухаринцам,
шпионам иностранных разведок. Сценарии судилищ в основном одинаковы, в финале –
смертные приговоры «врагам колхозного крестьянства». И вот в середине ноября
«ежовые рукавицы» взяли за горло детчинцев.
Обвинялись люди в возрасте от сорока до сорока восьми
лет: трое председателей колхозов - Григорий Белов, Николай Буровцев,
Кирилл Билибин. Четверо – сельскохозяйственные
специалисты: заведующий сектором земледелия районного земельного отдела (райзо) Иван Голубков, старший агроном района Константин Кирисик, заведующий животноводческим сектором райзо Александр Ипатенков и
ветеринарный врач из села Сугоново Михаил
Дмитриевский.
Детчинский процесс, по всей вероятности, затевался в Москве, и все материалы
уголовного дела по статье 58 УК РСФСР были переданы в Тулу после разделения
Московской области на три административные единицы. На факт такой передачи
указывает компактность заранее подготовленных фигурантов – членов выдуманной троцкистско-бухаринской группы. В реорганизационной
сумятице Тула вряд ли бы успела добавить к числу подсудимых двух представителей
местной интеллигенции, которые должны были играть роль идеологов преступной
организации. Это директор детчинской средней школы
Александр Сергиевский и заместитель редактора районной газеты Тимофей Норик. Чем же занималась так плотно укомплектованная
десятка детчинских врагов народа? Из обвинительного
заключения следует: а). в
1935 году в районе был проведен сверхранний посев гречихи, от чего весь урожай
погиб, б). в 1936 году произошло то же самое с другими посевами яровых культур,
в). в текущем 1937-м картофель был высажен в грязь, а посевы гороха оказались
зараженными зерновкой.
Председательствующий
– к заведующему земледельческим сектором Ивану Голубкову:
- Где
производился вредительский сев?
Ответ:
- В ряде
колхозов.
Председательствующий:
- А точнее.
Ответ:
- В колхозе
имени Ежова, в колхоза имени
Хрущева…
Председатели
той и другой сельхозартелей коротко подтверждают сказанное.
Собранная в
зрительном зале публика, человек 50 – 60, никак не реагирует на происходящее и
вряд ли сознает всю гнусность действа. Вышедшая в день
суда районная газета «Колхозник» устами местных жителей требует расстрела всех
вчера еще знакомых и уважаемых земляков. Сегодня нам кажется, что в глубине
души тогдашняя районная общественность была глубоко возмущена грубой
несправедливостью обвинений. Прокурорско-судейская тупость, казалось, могла бы
дойти до самых темных мозгов. Увы, дело обстояло далеко не так. Массовый психоз
под транспарантами «Смерть изменникам родины» не отличался двоедушием, как это
сделалось впоследствии. Народ требовал казни вполне искренно, истово, даже с
энтузиазмом. Как в Москве против бухаренцев, так и в Детчине против чубаровцев
приговоры к расстрелу, окончательные и не подлежащие обжалованию, в лучшем
случае воспринимались с равнодушием. Враги – они и есть враги. Замаскированные.
Вон председатель колхоза Буровцев, как оказалось
бывший кулак и урядник, отказывал рядовым колхозникам предоставлять подводы для
заготовки дров. Вон директор школы Сергиевский, бывший эсер как выяснилось на
суде, выгнал из класса и исключил из школы четырех учеников. Кто в его родной
деревне Сляднево знал, что он заклятый троцкист? А
ведь наши органы не ошибаются!
Осужденные
ожидали казни три месяца. Девятерых детчинцев
расстреляли 16 февраля 1938 года, а десятый, газетчик Тимофей Норик умер в тюрьме.
Подготовка
населения к настороженному восприятию событий, всеобщая подозрительность ведут
начало с первого года советской власти. Как говорили много лет спустя, на все вопросы отвечает
Ленин. Ответил он на вопрос об отношении к врагам революции. В секретной
инструкции В.М.Молотову по поводу изъятия церковных ценностей вождь писал: надо
эту публику (священнослужителей) напугать так, чтобы она не могла поднять
голову в течение многих десятилетий. Знакомый по нынешним временам подчерк – с
помощью террора посеять всеобщий ужас. Страх сделался фоном всей
общественно-политической и бытовой жизни советского общества во времена
Сталина. Отец народов творчески развил ленинское поучение о диктате страха. Это
была стройная система достойная специального учебника. В нем после «ленинского
введения» первая глава могла бы назваться «Критика снизу и самокритика». Как известно
во всех провалах своей политики Сталин обвинял местных руководителей, у которых
часто кружилась голова от успехов. Из этого следовала, говоря
катехизисным языком вождя, обязанность выводить на
чистую воду взорвавшихся руководителей местного масштаба, брать на прицел своих
бюрократов, ставить под огонь критики чинуш районного и областного звеньев, не
давать спуску тем руководителям, которые вредят делу строительства социализма
на каждом предприятии, в каждом колхозе, в каждом учреждении… Критика и самокритика
призваны выкорчевывать, выжигать каленым железом вредителей в каждом
трудовом коллективе. (Характерны
заголовки «Калужской коммуны» того времени:
«Вражеские действия в свиносовхозе Авчурино»,
«Пособник врага Терехов развалил дорожное строительство в районе» и т.п.)
Самое
грозное оружие в этой борьбе – донос. От подобного рода большевистской
«критики» не был не застрахован никто. Все трепетали от страха. Сказал
неосторожное слово – и ты в ГУЛАГе. Последующие главы «катехизиса» могли бы
посвящаться технологии террора. Роли агентуры и сексотов
«инфраструктуре страха» – тюрьмам и лагерям.
Книга памяти
репрессированных калужан «Из бездны небытия» (1994) поражает обилием фамилий
рядовых граждан и мелких руководителей. В общем объеме трехтомника эти лица
занимают не менее 80%. Остальные 20% - начальники низших рангов: директора
предприятий, председатели колхозов, руководители кооперативных, торговых,
технических организаций, преподаватели учебных заведений… Партийные, советские,
профсоюзные и комсомольские работники встречаются редко по той простой причине,
что руководимые ими районные организации были на счету. В целом по стране это
десятки тысяч репрессированных. Именно этот широчайший «фундамент страха»,
недоверчивости, подозрительности, осторожности, изворотливости и рабского
лукавства сделался частью советского менталитета. Много ли вы найдете сегодня
среди старшего и среднего поколения людей прямодушных, доверчивых, совестливых,
у которых, как говорили прежде, душа нараспашку? Врожденный и благоприобретенный
страх породил имитацию чувств, подделку страстей. Приветливость с камнем за
пазухой. И все эти милые качества расцвели махровыми бутонами в так называемом черном пиаре последних
предвыборных кампаний.
Страх и
подозрительность делали чиновника сталинского времени открытым и беззащитным.
Над каждым весел дамоклов меч. Никакая коррумпированность не могла человека
спасти от друга-доносчика, от внезапной кары ни за что ни про что. Страх перед
разоблачением нынешних коррумпированных чиновников сделал их скрытными и
хитрыми. Больше всего осведомлены об этом журналисты независимых СМИ. Местные
государственные и муниципальные деятели окружили себя собственными
пресс-центрами и официозной печатью. Кроме информации исходящей от них вы
ничего не прочтете в газете и не услышите в эфире. Это как защитная оболочка
вокруг реактора. Государственная, коммерческая тайны и всякая иная
ведомственная закрытость – обратная сторона все того же атавистического страха
за собственную шкуру. Сталинские щепки по-прежнему летят и рикошетят среди нас
во все стороны.
Затянувшуюся историко-психологическую зацикленность можно
представить в виде научной формулы: тоталитарный режим – есть восхваление
верхов и унижение низов. Демократический строй есть унижение верховной власти и
восхваление местной. На уличных демонстрациях и на газетных полосах тридцатых
годов в Калуге и Детчине можно было прочесть: «Банду Трейваса, Гирусова и Чубарова –
под суд! Слава великому Сталину!». На таких же полотнищах девяностых годов мы
читали: «Банду Ельцина, Гайдара, Чубайса – под суд! Многие лета вновь
избранному калужскому губернатору!».
Местечковый
чиновник сделался владыкой живота твоего. Бесстрашные люди на поле боя
подобострастничают перед директорами своих предприятий, руководителями районов
и областей. В калужском Белом доме царит дух субординационного угодничества.
«Пикейные жилеты» провинциального журналистского политклуба
источили свои зубы об московских политиков, но… ходить бывает склизко по
камушкам площади Стрый Торг имени Ленина.
Минувшим летом
в Воронеже прошли массовые протесты против псевдореформы ЖКХ за счет
малоимущего населения. В Калуге тоже были манифестации и пикеты работников
образования, микробизнесменов, квартиросъемщиков.
Кому главным образом предъявлялись претензии? Главным образом Белому дому на
Смоленской набережной.
Идол
Большого Страха упал, разбился и рассыпался на множество осколков обыкновенной
трусости и осмотрительности – этой добродетели второго сорта.
Константин
АФАНАСЬЕВ